Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
биографическую заметку о. Достоевском, в которой высказал мнение о
невозможности современникам оценить всю глубину таланта писателя.
После смерти Достоевского он поместил в "Ниве" (N 7 от 14 февраля 1881
г.) некролог "Памяти Федора Михайловича Достоевского",
ВОСПОМИНАНИЯ О Ф. М. ДОСТОЕВСКОМ
<...> В самом конце 1872 года я прочел в газетах объявление об издании
журнала "Гражданин" под редакцией
границей; но вот он здесь, в одном городе со мною, я могу его видеть, говорить с
ним. Меня охватила радость, волнение. Я был ужасно молод и не стал
задумываться: сейчас же отправился в редакцию "Гражданина" узнать адрес
нового редактора. Мне дали этот адрес. Я вернулся к себе, заперся и всю ночь
напролет писал Достоевскому. Мне любопытно было бы прочесть теперь письмо
это. Может быть, в нем было очень много лишнего, но, во всяком случае, я сказал
ему все, что мог сказать человеку, которого любил так долго и который имел на
меня такое влияние {1}.
130
На следующее утро я послал это письмо по почте и ждал. Прошло три,
четыре дня - никакого ответа. Но я нисколько не смущался, я был совершенно
уверен, что Достоевский не может мне не ответить.
Наступил новый, 1873-й год. Первого января, вернувшись к себе поздно
вечером и подойдя к письменному столу, я увидел среди дожидавшихся меня
писем визитную карточку, оборотная сторона которой была вся исписана.
Взглянул - "Федор Михайлович Достоевский".
С почти остановившимся сердцем я прочел следующее:
"Любезнейший Всеволод Сергеевич, я все хотел вам написать; но
откладывал, не зная моего времени. С утра до ночи и ночью был занят. Теперь
заезжаю и не застаю вас, к величайшему сожалению. Я дома бываю около восьми
часов вечера, но не всегда. И так у меня спутано теперь все по поводу новой
должности моей, что не знаю сам, когда бы мог вам назначить совершенно
безошибочно.
Крепко жму вашу руку. Ваш Ф. Достоевский".
Я чувствовал и знал, что он мне ответит; но эти простые и ласковые слова, это посещение незнакомого юноши (в письме своем я сказал ему года мои {2}) -
все это тронуло меня, принесло мне такое радостное ощущение, что я не спал всю
ночь, взволнованный и счастливый. Я едва дождался вечера. Я замирал от
восторга и волновался, как страстный любовник, которому назначено первое
свидание. В начале восьмого я поехал. Он жил тогда в Измайловском полку, во 2-
й роте. Я нашел дом N 14, прошел в ворота и спросил - мне указали отдельный
флигелек в глубине двора. Сердце так и стучало... Я позвонил дрожащей рукою.
Мне сейчас же отворила горничная, но я с
же угодно?"
– Дома Федор Михайлович?
– наконец проговорил я.
– Дома-с, а барыни нету - в театре.
Я взобрался по узкой, темной лестнице, сбросил шубу на какой-то сундук
в низенькой передней.
– Пожалуйте, тут прямо... отворите двери, они у себя, - сказала горничная
и скрылась.
Я прошел через темную комнату, отпер дверь и очутился в его кабинете.
Но можно ли было назвать кабинетом эту бедную, угловую комнатку маленького
флигелька, в которой жил и работал один из самых вдохновенных и глубоких
художников нашего времени! Прямо, у окна, стоял простой старый стол, на
котором горели две свечи, лежало несколько газет и книг... старая, дешевая
чернильница, жестяная коробка с табаком и гильзами. У стола маленький шкаф, по другой стене рыночный диван, обитый плохим красноватым репсом; этот
диван служил и кроватью Федору Михайловичу, и он же, покрытый все тем же
красноватым, уже совсем вылинявшим, репсом, бросился мне в глаза через восемь
лет, на первой панихиде... Затем несколько жестких стульев, еще стол - и больше
ничего. Но, конечно, все это я рассмотрел потом, а тогда ровно ничего не заметил
– я увидел только сутуловатую фигуру, сидевшую перед столом, быстро
обернувшуюся при моем входе и вставшую мне навстречу.
131
Передо мною был человек небольшого роста, худощавый, но довольно
широкоплечий, казавшийся гораздо моложе своих пятидесяти двух лет, с
негустой русой бородою, высоким лбом, у которого поредели, но не поседели
мягкие, тонкие волосы, с маленькими, светлыми карими глазами, с некрасивым и
на первый взгляд простым лицом. Но это было только первое и мгновенное
впечатление - это лицо сразу и навсегда запечатлевалось в памяти, оно носило на
себе отпечаток исключительной, духовной жизни. Замечалось в нем и много
болезненного - кожа была тонкая, бледная, будто восковая. Лица, производящие
подобное впечатление, мне приходилось несколько раз видеть в тюрьмах - это
были вынесшие долгое одиночное заключение фанатики-сектанты. Потом я скоро
привык к его лицу и уже не замечал этого странного сходства и впечатления; но в
тот первый вечер оно меня так поразило, что я не могу его не отметить...
Я назвал себя. Достоевский ласково, добродушно улыбнулся, крепко сжал
мою руку и тихим, несколько глухим голосом сказал:
– Ну, поговорим...
III