Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
мне:
– А мой "Идиот" ведь тоже Обломов {28}.
– Как это, Федор Михайлович?
– спросил было я, но тотчас спохватился.
–
Ах да! ведь в обоих романах герои - идиоты.
– Ну да! Только мой идиот лучше гончаровского... Гончаровский идиот -
мелкий, в нем много мещанства, а мой идиот - благороден, возвышен.
И с этим, конечно, нельзя не согласиться, признавая за произведением И.
А. Гончарова иные весьма крупные достоинства. А ведь раньше
многим, вероятно, - и в голову не приходило проводить какую бы то ни было
параллель между этими двумя произведениями отечественной литературы.
Когда в 1877 году Федор Михайлович выпустил в свет четвертое издание
романа "Преступление и наказание", он подарил мне экземпляр и этого романа, и
также с автографом своим. При этом случае он опять с чувством в голосе и
одушевлением в лице сказал мне:
– Это тоже очень хорошая вещь!..
– Про это я уже и сам знаю, Федор Михайлович, - прервал я его на паузе, -
много похвал этому вашему произведению слышал и читал.
– А знаете ли, - продолжал он, - что, когда этот роман появился в печати
впервые, меня благодарили за него; благодарили люди почтенные, солидные -
люди, высоко стоящие на государственной службе... Благодарили!
Графа Л. Н. Толстого Федор Михайлович считал безусловно
знаменитейшим из современных русских писателей {27} <...>.
XX
После прекращения "Дневника писателя" я не видался с Федором
Михайловичем более двух лет... В этот промежуток времени он написал свой
последний, колоссальный роман "Братья Карамазовы", который в 1880 году уже
печатался в "Русском вестнике" и возбуждал в публике большой интерес к себе и
к своему знаменитому автору, а возросшая за последние годы под влиянием
впечатления, произведенного изданием "Дневника писателя", популярность
174
Федора Михайловича привела, между прочим, к избранию его в вице-
председатели Славянского благотворительного общества в Петербурге. Вообще в
этот год, - увы!
– последний в жизни Федора Михайловича, популярность его
возрастала особенно быстро и в дни открытия памятника Пушкину,
состоявшегося в том году, достигла апогея.
В то время в Петербурге нередко давались литературные вечера с
благотворительною целью - большею частию в пользу недостаточных из
учащейся молодежи, и Федор Михайлович принимал в них самое живое участие, которое главным образом привлекало на эти вечера публику. Одним из таких
вечеров воспользовался я, чтобы посмотреть и послушать, хотя со стороны,
любезного душе человека. Это было
воскресенье...28 Достойно замечания, что, несмотря на то что дело было в
заключительный день пасхальных увеселений, стояла прекрасная погода, которая, заодно с только что наступившими белыми петербургскими ночами, манила на
прогулку на открытом воздухе, зала Благородного собрания у Полицейского
моста к началу вечера, то есть еще засветло, была буквально переполнена
публикою...
Когда по программе дошла очередь до выхода на эстраду Федора
Михайловича, в зале водворилась необыкновенная тишина, свидетельствовавшая
о напряженном внимании, с которым присутствовавшие устремляли свои взоры
на эстраду, где вот-вот появится автор "Братьев Карамазовых", писатель давно
знаменитый, но недавно признанный таковым... И вот, когда этот момент
наступил, среди напряженной тишины раздался взрыв рукоплесканий,
длившийся, то чуть-чуть ослабевая, то вновь вдруг возрастая, около пяти минут.
Федор Михайлович, деловою поступью вышедший из-за кулис и направлявшийся
к столу, стоявшему посредине эстрады, остановился на полдороге, поклонился
несколько раз приветствовавшему его партеру и продолжал, тою же деловою
поступью, путь к столу; но едва он сделал два шага, как новый взрыв
рукоплесканий остановил его вновь. Поклонившись опять направо и налево,
Федор Михайлович поспешил было к столу, но оглушительные рукоплескания
продолжались и не давали ему сесть за стол, так что он еще с минуту стоял и
раскланивался. Наконец, выждав, когда рукоплескания несколько поутихли, он
сел и раскрыл рукопись, но тотчас же, вследствие нового взрыва рукоплесканий, должен был снова встать и раскланиваться. Наконец, когда рукоплескания стихли, Федор Михайлович принялся читать. Читал он в тот вечер не напечатанные в
"Русском вестнике" главы из "Братьев Карамазовых". Чтение его было, по
обыкновению, мастерское, отчетливое и настолько громкое или, вернее, внятное, что сидевшие в самом отдаленном конце довольно большой залы Благородного
собрания, вмещающей в себе более тысячи сидящих человек, слышали его
превосходно.
Нечего и говорить, что публика горячо аплодировала чтению Федора
Михайловича, когда он кончил назначенное по программе, и просила его еще что-
нибудь прочесть. Несмотря на продолжительность только что оконченного
чтения, Федор Михайлович чувствовал себя настолько бодрым, что охотно
исполнил эту просьбу. Перед многочисленным собранием публики он чувствовал
175