Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования, Коган Галина Фридмановна

Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования

на обложку

Коган Галина Фридмановна

Шрифт:

Вот одно из них:

"Почти во всех преступлениях проявляются качества, которые должны быть присущи мужчине. Не без основания говорил Достоевский об узниках сибирских тюрем, что они составляют самую сильную и самую ценную часть русского народа" [2145] .

Насколько ложно переосмыслены эти вырванные из контекста слова, становится очевидным, если сравнить отношение Достоевского к преступнику и его истолкование у Ницше.

Прежде всего Ницше не желает брать в расчет социальные корни преступления; он рассматривает его исключительно как акцию сильной личности. Поэтому он спешит оговориться, что среди преступников "нельзя терпеть анархистов и принципиальных противников общественного строя" [2146] . И при этом вербует себе в единомышленники Достоевского, как раз осужденного за политическое преступление!

2145

Nietzsсhe F. Der Wille zur Macht. — S. 262-263.

2146

Там же. — С. 265.

Ницше

стремится умертвить в преступнике совесть. А между тем, автор "Записок из Мертвого дома" тем и снискал себе славу у современников Ницше в Германии, что сумел в узниках сибирской каторги, жертвах жестокого и бесчеловечного гнета, доведенных до крайней степени невежества, забитости и подчас нравственной атрофии, увидеть проблески человечности.

Ницше наделяет преступников чертами исключительности, выделяет их в касту "сильных личностей". Достоевский, в полную противоположность Ницше, увидел в них типы из народа. "Сколько я вынес из каторги народных типов, характеров! — пишет он брату Михаилу Михайловичу <…> Если я узнал не Россию, так народ русский хорошо, как, может быть, немногие знают его" [2147] .

2147

Письма. — Т. I. — С. 139.

Сочувственное отношение Достоевского к своим товарищам по каторге было естественным проявлением его сострадания к угнетенному народу.

Всю боль и обиду за него он вложил в эти широко известные слова:

"И сколько в этих стенах погребено напрасно молодости, сколько великих сил погибло здесь даром! <…> Ведь это, может быть, и есть самый даровитый, самый сильный народ из всего народа нашего. Но погибли даром могучие силы, погибли ненормально, незаконно, безвозвратно" (III. — 659).

В этих словах каторга вырастает в мрачный символ всей самодержавно-крепостнической России. Как художественно обобщенную картину русской действительности воспринял и очень высоко оценил это произведение Достоевского В. И. Ленин. ""Записки из Мертвого дома", — отмечал Ленин, — является непревзойденным произведением русской и мировой художественной литературы, так замечательно отобразившим не только каторгу, но и "мертвый дом", в котором жил русский народ при царях из дома Романовых" [2148] .

2148

Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания. — М., 1968. — С. 23-24.

И вот те самые слова Ницше, нимало не смущаясь, принимает за реабилитацию преступной морали. Но Достоевский, при всех своих симпатиях к узникам каторги, отнюдь не оправдывал всякое преступление. Разве не вызывает у Достоевского отвращение потерявший человеческий облик Газин? На этот счет в "Записках" прямо сказано, что "есть такие преступления, которые всегда и везде, по всевозможным законам, с начала мира считаются бесспорными преступлениями и будут считаться такими до тех пор, покамест человек останется человеком" (III. — 315).

"Преступники, с которыми жил в тюрьме Достоевский, — утверждает далее Ницше, — остались все без исключения несломленными натурами…" [2149] Но их нераскаянность коренится вовсе не в пресловутом "здоровье души". Стихийное сознание своей классовой правоты снимает с них муки совести. "Преступник знает, — пишет Достоевский в "Записках" (и это — самый убедительный аргумент против домыслов Ницше) — и притом не сомневается, что он оправдан судом своей среды, своего же простонародья, которое никогда, он опять-таки знает это, его окончательно не осудит, а большей частью и совсем оправдает, лишь бы грех его не был против своих, против братьев, против своего же родного простонародья" (III. — 464).

2149

Nietzsсhe F. Gesammelte Werke. — Bd. 18. Musarion Verlag. — Munchen, (1926). — S. 171.

Таким образом, апелляции Ницше адресуются Достоевскому, крайне односторонне им истолкованному и тенденциозно переосмысленному в духе имморализма. Но вместе с тем было бы ошибкой полагать, что Ницше не распознал в Достоевском своего противника, т. е. писателя-гуманиста.

В 1888 г. Г. Брандес писал Ницше о Достоевском следующее:

"Вся его мораль — это то, что вы окрестили моралью рабов" [2150] .

С этим мнением Ницше согласится (см. ниже). Напомним, что "пессимистическое искусство" Ницше рассматривал как "contradictio". А между тем Достоевский — высокочтимый им художник — оказывается одним из главных представителей "русского пессимизма" [2151] .

2150

Nietzsche F. Gesammelte Briefe. — Bd. III. — 1 Halfte. — S. 322.

2151

Nietzsсhe F. Der Wille zur Macht. — S. 29.

Насколько противоречивым, как оказывается, было отношение Ницше к Достоевскому, явствует из его ответа Брандесу:

"Я целиком разделяю ваше мнение о Достоевском; но, с другой стороны, я нахожу в нем ценнейший психологический материал, какой только знаю, — странно, но я ему благодарен, хотя он неизменно противоречит моим самым потаенным инстинктам".

Именно противоречит, а не "отвечает", как это переведено у И. Е. Верцмана [2152] .

2152

Nietzsсhe F. Gesammelte Briefe. — Bd. III. — 1 Halfte. — S. 322.

В статье И. Е. Верцмана "Ницше и его наследники" допущена неточность в переводе этой фразы, существенно меняющая ее смысл.

Перевод

И. Верцмана:

"Я вижу в Достоевском ценнейший психологический материал, какой я только знаю, — я в высшей степени <!> благодарен ему за то, что он всегда отвечает <!> моим потаенным инстинктам" (Вопросы литературы. — 1962. — № 7. — С. 142).

См. немецкий оригинал:

"Ihren Worten iiber Dostojewski glaube ich unbedingt; ich schatze ihn andererseits als das wertvollste psychologische Material, das ich kenne — ich bin ihm auf eine merkwurdige Weise dankbar, wie sehr er auch immer meinen untersten Instinkten zuwider geht" (Nietzsche F. Gesammelte Briefe. — Bd. III. — 1 Halfte. — S. 322).

Итак, с одной стороны, Ницше усматривает в "Записках из Мертвого дома" оправдание морали "сильной личности", с другой стороны — считает их автора поборником "морали рабов"; с одной стороны, он высоко ценит Достоевского-художника, с другой — не приемлет его "русского пессимизма"; и, наконец, с одной стороны, Достоевский пробуждает у него "инстинкт родства", а с другой — противоречит его "самым потаенным инстинктам". Причем, из последних слов напрашивается вывод, что "инстинкт родства" пробуждает у него не сам Достоевский, а иррационализм его подпольного героя. Не потому ли Ницше воздержался от прямых заявлений о своей идейной близости Достоевскому (или наоборот, о близости Достоевского его идеям), о которой столь охотно рассуждают современные зарубежные интерпретаторы? И не потому ли он настойчиво подчеркивал свой интерес к Достоевскому-психологу? Видимо, сферой психологии и ограничивается предполагаемое воздействие Достоевского на Ницше.

В вопросе о воздействии Достоевского на Ницше большинство критиков сходятся на том, что "образ Христа в "Антихристе" Ницше обнаруживает сходство не столько с исторической личностью, сколько с князем Мышкиным из "Идиота" Достоевского" [2153] . Геземан находит сходство и в изображении у Ницше "раннехристианской среды" вообще [2154] . Однако у сторонников этой гипотезы нет твердой уверенности в ее непогрешимости, тем более что Ницше нигде прямо не упоминает ни роман "Идиот", ни его героя князя Мышкина. Но в то же время в его последних книгах есть немало высказываний, которые прямо ассоциируются с "Идиотом" Достоевского. Так, в "Антихристе" речь идет о "болезненном и странном мире, в который нас вводит евангелие, мире, где, как в одном русском романе, представлены, словно на подбор, отбросы общества, нервные болезни и "детский" идиотизм" [2155] . Однако это замечание Ницше могло быть адресовано скорее всего "Преступлению и наказанию", где с ужасающей наглядностью изображена именно такая среда: и социальные низы большого города ("отбросы общества"), которые фактически отсутствуют в "Идиоте", и "нервные болезни", и ""детский" идиотизм" (Соня Мармеладова). Но бесспорным представляется факт, что художественные образы Достоевского вызывают у Ницше ассоциации с евангельскими преданиями. В эпилоге к "Падению Вагнера" он подчеркивает, что "в евангелиях представлены такие же физиологические типы, какие изображены в романах Достоевского…" [2156] Бесспорно также и то, что в своей трактовке образа Иисуса Христа Ницше в какой-то мере отталкивается от Достоевского. "Остается только сожалеть, — замечает он в "Антихристе", — что рядом с этим интересным decadent <т. е. Иисусом Христом> не было Достоевского — я имею в виду того, кто умел ощущать захватывающую прелесть в сочетании болезненного, возвышенного и детского" [2157] . Критики усматривают в этих словах явный намек на "Идиота", тем более, что, полемизируя с Ренаном, Ницше прямо называет Иисуса Христа "идиотом": "Говоря со строгостью физиолога, здесь было бы уместно скорее совсем другое слово: идиот" [2158] . Однако и это заявление не рассеивает всех сомнений. Ясперс, к примеру, считает, что Ницше употребляет слово "идиот" в таком же смысле, как и Достоевский по отношению к князю Мышкину [2159] . Это ошибка. В том же "Антихристе" Ницше употребляет это слово в применении к Канту совсем в другом смысле [2160] . Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что у Ницше речь идет о романах Достоевского, а в том случае, когда он говорит об одном романе, нет достаточных оснований утверждать, что имеется в виду именно "Идиот". Нельзя ли в таком случае предположить, что воздействие могло исходить не из одного романа, а из всех известных Ницше романов Достоевского и что психологические черты, которыми Ницше наделяет Иисуса Христа, он мог увидеть в определенном типе героев Достоевского, а не исключительно в образе Мышкина?