Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования
Шрифт:
"Я наших хотел бы научить Некрасову, а не ваших нашему взгляду на народ…"
Это напоминание самому себе остается, в пределах набросков, безрезультатным — вырваться из полемической колеи было не так легко. Заданный тон вел Достоевского дальше, не давая свернуть. Поворот был сделан только при переходе от набросков к связному тексту, который и по мысли, и по тону представляет собой сплав двух элементов; "некрологического" и полемического.
Детальный анализ набросков может отчасти показать, как подготовлялся этот поворот.
На первый взгляд, перед нами ряд записей, не
1. Четко написанный афоризм: "Правда выше Некрасова, выше Пушкина, выше народа…" — это вступление, дающее тон главе в целом, и в то же время зачин одной из ее главных тем — полемики со Скабичевским и Сувориным. При изменении направления главы афоризм, сам по себе превосходный, остался в стороне. Он выдвигал полемику на первый план — а задачей Достоевского было подчинить ее объективному, по мере его сил, анализу поэзии и личности Некрасова. Прямые выпады против Скабичевского также были отброшены. Полемика в печатном тексте развивается приглушенно.
2. Превосходство Пушкина сравнительно с Некрасовым (и как поэта, и как человека): глубокая народность Пушкина, его гражданское мужество и т. д. С другой стороны, резко подчеркиваются те черты творчества Некрасова, которые отталкивали Достоевского. В печатном тексте эта тема (в особенности — в последнем ее аспекте) звучит также приглушенно.
3. Выяснение общей историко-литературной перспективы и установление преемственности между Байроном, Пушкиным, Лермонтовым, Некрасовым. К этой теме примыкают также беглые сравнения с Тютчевым и (на другой странице) с Аксаковым.
4. Постановка вопроса о великом значении Некрасова как поэта. Сперва эта тема только косвенно затрагивается в ходе полемики: "Некрасов мог ошибаться в народе и во все те мгновения, когда его не мучило раскаяние…". На последующих страницах это предложение как бы переворачивается и высказывается прямо, положительно: "в страдании своем признал народную правду и преклонился перед нею". Но первую положительную формулировку находим уже на полях в самом начале работы над статьей: "И я понял, что он составлял нечто в жизни моей, хотя мы редко — ". С этой мысли о своем личном отношении к Некрасову Достоевский начал и ею окончил печатный текст.
5. Создание художественного целостного образа Некрасова как человека, поэта и гражданина, нравственная оценка его личности, постановка вопроса о праве и важности этой оценки при характеристике поэтической деятельности Некрасова и попытка предугадать окончательное решение спора о Некрасове, решение, которое должен высказать народ. В печатном тексте этому посвящена часть главы.
Таким образом, в начале работы Достоевский создает план-конспект главы в целом, но план своеобразный, в котором отдельные пункты устанавливаются исследователем посредством рассуждения, а непосредственно налицо или, во всяком случае, доминирует другое: эмоционально выразительные фразы и обрывки фраз (иногда небрежные, как дневниковая запись, иногда — художественно законченные), относящиеся к тому или иному кругу вопросов, который человек с обычным складом ума, не поэт, определил бы каким-то общим словом. Достоевский же этого слова
Заметки к "Братьям Карамазовым" и "Дневнику писателя". Публикация Е. Н. Коншиной
Публикуемые ниже черновые наброски к главе IV седьмой книги "Братьев Карамазовых" относятся к той же стадии работы писателя, которая представлена рукописями, находящимися в ИРЛИ и напечатанными в 1935 г. А. С. Долининым в сб. "Ф. М. Достоевский. Материалы и исследования". Продолжая работу над романом осенью 1880 г., после речи о Пушкине, Достоевский одновременно готовил к печати свой ответ критикам речи для нового выпуска "Дневника писателя". Характерно, что в этой короткой записи Достоевский особо отмечает "примирительный" пафос своего выступления на Пушкинском празднике: "Пришел с прощением всех увлечений и крайностей. (Это я усиленно подчеркиваю.)"
Печатается по автографу, хранящемуся в ЛБ.
А она собирается простить, она простить едет, это слышно, видно. Она не возьмет ножа. —
— Я ей одно только доброе слово сказал.
— Мне, может, еще и Митя нравится.
— А, может, и в тебя влюблена, Алеша, прав Ракитка.
"На смерть еду" — боялся, что у Грушеньки замысел.
И у Грушеньки счастье.
Прячет горе в тихую умиленную радость.
А и сколько таких, как она, господи, за всех, за все —
Кана Галилейская.
Ракитин ушел в переулок.
Пока Ракитин о своей обиде будет думать, всегда уйдет в переулок.
И матери Иисусовой — странно эта Кана.
Не горе, а радость людскую посетил Христос, в первый раз сотворяя чудо, радости помог. Кто любит человечество, тот радость его любит.
Без радости жить нельзя, — говорит Митя.
Так и надо.
(Чтение) что это такое? Господи, откуда же пир? Где это?
Да это пир.
И тихо, безгласно совершилось радостное первое <?> чудо —
К нему.
Знаю другое великое сердце другого великого существа, бывшего тут же, матери его, что не для милости и для тихой радости людей сошел сын ее, что не доступ<на> <1 нрзбр.> сердцу его безгрешная простодушная радость каких-то бедных нищих, может быть, людей, позвавших его на убогий брак свой: "Вина нет у них." "Не пришел еще час мой", — отвечает он с тихою улыбкою, однако же пошел и сделал по просьбе ее. Прелестная повесть… Грушенька поехала — там, пожалуй, веселье, она не возьмет ножа. "На смерть еду!" Это так только крик.
— Секрет, какой такой это секрет?
— Знаешь, жест этот его, я знаю.
— Иван (Алеша стал серьезен).
— Нет, тут она, тут она, что хочешь, тут она! Все втроем против меня замышляют.
— Это она, это она. Это Катька!
— Ну, что он завтра будет говорить. Алеша, как это судят? Расскажи ты мне как? Кто судит — ведь это лакей, лакей убил, лакей! Господи, неужто же его за лакея осудят?
— Показания умножились.
— Приди рассказать.
— Сумасшедший он или нет?