Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования
Шрифт:
В этом смысле Пушкин есть и пророчество и указание. Я делю деятельность Пушкина на три периода, был бы, может быть, и четвертый период, но бог судил иначе, и смерть взяла нашего великого поэта в самом полном развитии его духа и сил.
Я не буду смотреть критически. Говорят, он в первом периоде (строгих разграничений нет).
Онегин как бы начинается еще в 1-й период, а кончается в самой полной силе второго.
Моя мысль о пророчестве и таинственности для нас значения Пушкина.
Фантастический Алеко (в противоположность Онегину) реальный пришел к цыганам. Это тот гордый и страдающий человек, жаждущий мирового счастья, который первый [249] , чуть коснется до него, потребует закона терзающего и казнящего.
О, эту мысль сознает и народ, и хоть не всегда исполняет ее в своем смрадном
249
Между строк: чуть не по нем, ничего не поняли <?>
И тогда узришь Христа, не убьешь и не растерзаешь, а простишь и полюбишь, не призовешь защиты <?> закона себе в помощь, ибо сам исполнишь его.
Это тот же Алеко — но в более реальной постановке —
Пушкин реалист, как<их> еще не бывало у нас.
От своих отстал, к чужим не пристал, жаждущий внешних идеалов — внешней спасающей силы.
Укажите ему тогда систему Фурье, который еще тогда был неизвестен, и он с радостью бы поверил в нее и бросился бы работать для нее, и если б его сослали за это куда-нибудь //
Почел бы себя счастливым, нашлась бы внешняя мировая деятельность до 1-го разочарования, разумеется. Но тогда еще не было системы Фурье. Полюбить же работу тогда, как и теперь, было немыслимо, стать своим между своими было немыслимо. Не то что не в моде, а просто немыслимо, а просто абсурдом. Идеалов в своей земле у него не было. И вот Татьяну он не узнал [250] . Явись Чайльд-Гарольд —
Нет, если кто был нравственный эмбрион, так это он, Онегин.
NB! Стань она вдовой, она и тогда бы не пошла за ним.
250
Над строкой: родной
Если б она верила в него, она бы пошла за ним [может быть]. Русская женщина идет, если верит. Это она доказала. Но во что было верить Татьяне?
В подражаниях никогда не появляется столько самостоятельности страдания и той глубины самосознания, которую выразил Пушкин в своем Алеко. Не говорю уже о творческой силе и о стремительности духа, которой не было бы, если бы он только подражал.
Представляет уже русскую мысль, уже начало мощной самостоятельности.
Действительно, в типе Алеко слышится мощная самостоятельность.
Пушкин уже отыскал этого страдальца, в котором отразился век и современный человек [251] , и [отыскал] нашел, конечно, в себе самом [гораздо более чем], а не у одного только Байрона.
Конечно, гораздо более в себе, чем у Байрона [252] .
Наши фантазеры, наши скитальцы продолжают и до сих пор свою деятельность и если не ходят в цыганские таборы, то ходят в народ, ибо тот же в них недуг что в Алеко и Онегине, — все тот же человек, только в разное время явившийся и в разных видах осуществившийся. Это общий русский тип, во весь теперешний век. Правда, огромное большинство русских, как тогда, служит, и, конечно, мирно в чиновниках, или в казне, или в железных дорогах, но ведь это только… ведь главный-то нерв этих русских. Коснись этих чиновников звук и мысль, озарись их ум самосознанием, и они запоют то же самое. Что же поет Онегин. О, он тоскует, что под ним нет почвы, хотя в Алеко еще и не умеет этого правильно высказать.
251
Слова Пушкина о книгах, которые читал Онегин:
Да с ним еще два-три романа,
В которых отразился век
И современный человек
Изображен довольно верно…
("Евгений Онегин", глава седьмая, строфа XXII).
252
На полях слева: и вот обагряет руки кровью и что же, даже цыганам не годится, не то что для мирового идеала.
Один еще на ногах, а другой уже дошел до запертой двери. Что в том, что один еще и не начал думать, [еще]
Сват Иван [253] , Медведь — это любование. Это любовь.
Умилительная любовь (не в той и другой ловко и умно подмеченной черте народного быта и характера, столь мастерски явившейся в последующих писателях и у самых лучших из них, все еще с некоторой высокомерностью взгляда, все еще с оттенком чего-то из другого общества и быта, а просто какая-то умилительная любовь к народу, к душе его и вере, преклонение перед величием духа его.
253
"Свет Иван, как пить мы станем" — стихотворение Пушкина (1833).
Много бы сделал да и прикосновение к народу открыло вдруг Пушкину новые горизонты 3-го периода его деятельности (Европа). Самое важное.
3-й период. Жадная русская душа, возлюбившая столь много в народе русском, соединившаяся с ним и прикоснувшаяся к почве, как бы разом окрепла и ощутила в себе богатырские силы и невиданные широчайшие стремления. Да, воссоединение с гениями Европы есть [назначение, цель и] исход русской силы к величайшей цели.
Но однако же вот явилась душа, вместившая все духи и гении мира, не внешне, а органически, как бы свое родное — и это уже есть указание, пророчество и указание.
Финал Онегина: Русская женщина, сказавшая русскую правду, — вот чем велика эта русская поэма.
Тут другой вопрос: Не кому и чему отдана, а кому и чему отдаться? Да если б она освободилась, она бы не пошла за ним.
Прозвучал темперамент женщины, и это нам как бы дороже, что она не совсем Мадонна, не совсем идеал. Тут мучение, тут трогательно; тут человек!
О, она уже давно поняла его, она еще там, в глуши, девушкой, почти поняла его.
Увидеть барский дом нельзя ли [254] .
254
Начало XXII строфы и конец XXIV строфы седьмой главы "Евгения Онегина". В XVII-XXV строфах описано посещение Татьяной усадьбы Онегина.
Уж не пародия ли он?
И Христос родился в яслях, может и у нас [явится] родится новое слово.
Пока однако у нас Пушкин.
Духи и гении Европы. Это не даром, этим многое обозначается, вот тут [и]-то и пророческое значение Пушкина.
Новонайденные и забытые письма Достоевского. Статья и публикация И. С. Зильберштейна
В 1959 г. А. С. Долинин завершил издание "Ф. М. Достоевский. Письма" [255] . Огромный труд затратил исследователь, чтобы этот четырехтомник был осуществлен на высоком научном уровне. Здесь и продолжительные поиски в архивах и частных коллекциях, и выявление публикаций, затерявшихся на страницах дореволюционной периодической печати и редких сборников, и сверка текстов уже изданных писем с сохранившимися автографами, что подчас давало возможность восстановить ранее опущенные места, нередко значительные по содержанию. Сложнейшую работу провел А. С. Долинин по созданию широкого, всеобъемлющего комментария, отразившего богатые результаты исследовательских разысканий, к которым он приступил еще в дореволюционные годы. Это издание, сыгравшее на протяжении более сорока лет большую роль в изучении биографии ж творческого пути великого писателя, еще по крайней мере в течение десятилетия, пока не будет завершено новое, академическое собрание сочинений и писем Достоевского, останется единственным и к тому же достаточно надежным источником для изучения его эпистолярного наследия. Что же касается комментариев А. С. Долинина к четырехтомнику, то многим из них суждена еще более долгая жизнь, так как они заключают в себе первоклассные исследовательские экскурсы по сложнейшим вопросам, в том числе и о взаимосвязях Достоевского с предшествующей и современной ему литературой.
255
Достоевский Ф. М. Письма / Под ред. и с примеч. А. С. Долинина. В четырех томах. — I. 1832-1867. — М.-Л., 1928; II. 1867-1871. — М.-Л., 1930; III. 1872-1877. — М.-Л., 1934; IV. 1878-1881. — М., 1959.