Фабрика безумия, Сас Томас

Фабрика безумия

на обложку

Сас Томас

Шрифт:

Пациенты, чье поведение Кальбаум и Крепелин позднее заложили в основу своих систем психиатрического диагностирования, были узниками этих учреждений. За сто лет, прошедших после декларации князя Гарденберга, количество всевозможных душевных болезней, требующих «диагностики» и «лечения», только выросло. Многократно умножилось и количество душевнобольных, нуждающихся в принудительной госпитализации. В наши дни, спустя полтысячелетия после буллы Иннокентия VIII, а также спустя 150 лет после объявления немцами войны помешательству, нас призывает дать бой душевным болезням сам президент Соединенных Штатов Америки. 5 февраля 1963 года президент Кеннеди заявил:

Я предлагаю национальную программу душевного здоровья, которая подразумевает абсолютно новое отношение и новый подход к лечению душевнобольных... Правительство на каждом уровне — федеральном, уровне штатов и местном, частные организации и отдельные граждане, — все они должны принять свою ответственность в этой области.. . Нам необходимо... сделать заботу о душевном здоровье одним из основных направлений американской медицины [76] .

Настораживает

очевидное сходство этих вдохновляющих посланий. Нет нужды подвергать сомнению добрые намерения и искренность авторов. Папа, князь, президент — каждый объявляет о том, что намерен помочь страдающему собрату. Вызывает оторопь, однако, понимание того, что каждый из них исключает одну возможность — возможность того, что предполагаемый страдалец, будь то жертва одержимости колдовством или жертва душевной болезни, мог бы предпочесть, чтобы его оставили в покое, что каждый из троих отказывается просто предложить свою помощь и предоставить тому, кого он облагодетельствовал, право принять ее или отвергнуть и, наконец, что каждый из них отказывается признать горькую истину: люди, которым силой навязывают услуги воинствующей церкви или терапевтического государства, справедливо считают себя не спасенными душами или исцеленными пациентами, а жертвами и заключенными.

Kennedy J. F.Message from the President of the United States relative to mental illness and mental retardation. 1963, Feb. 5, 88th Cong., ist sess., H. Rep., Doc. No. 58.

Как мы уже видели, во времена охоты на ведьм процедура определения человека в качестве отравителя и процедура определения человека в качестве пациента радикально отличались. Совсем иной была процедура определения его в качестве ведьмы или колдуна. В наши дни методы определения человека как преступника и как пациента сходным образом резко отличаются. Процесс определения его в качестве душевнобольного тоже представляет собой самостоятельную процедуру. Для этих отличий имеются весьма любопытные причины.

Мы страдаем от общественных проблем того же рода, которые заботили людей в конце Средневековья, и разрешить их мы пытаемся с помощью похожих методов. Мы применяем те же самые правовые и моральные категории: нарушители закона и законопослушные граждане, вина и невиновность. Мы также используем промежуточную категорию: сумасшедший или душевнобольной — для определения людей, которых мы не смогли отнести к одному из двух первых классов. Раньше вопрос стоял так: к какому классу принадлежит предполагаемая ведьма?

Теперь его ставят иначе: к какому классу относится душевнобольной? Институциональные психиатры и люди, разделяющие общепринятое мнение, полагают, что, поскольку сумасшедшие «опасны для себя и для окружающих», они относятся к классу полупреступников. Это оправдывает их принудительное взятие под стражу и пренебрежение ими в целом.

Более того, чтобы утвердить свою идеологию, оправдать свою власть и привилегии, институциональные психиатры смешивают понятия преступности и душевной болезни и сопротивляются попыткам их разграничить. Они провозглашают, что душевная болезнь и преступность — одно и то же, и что душевнобольные опасны в тех отношениях, в которых не опасны все остальные. Филипп К. Рош, лауреат премии Айзека Рэя, которую он получил от Американской психиатрической ассоциации за то, что помогал сблизить закон и психиатрию, весьма характерно выражает этот взгляд, когда утверждает, что «преступники отличаются от душевнобольных только тем, каким способом мы предпочитаем обращаться с ними... все уголовники — это случаи душевной болезни... преступление представляет собой расстройство в общении и, следовательно, форму душевной болезни» [77] .

Roche P. Q.The Criminal Mind, p. 241. Дополнительные примеры и более подробное обсуждение можно найти в кн.: SzaszГ. S. Law, Liberty, and Psychiatry, pp. 91—108.

Этот взгляд, а именно то, что преступление — результат и проявление душевного расстройства, вроде того как желтуха — проявление гепатита, разделяемый сегодня большинством психиатров и значительной частью адвокатов и других юристов, — не так нов, как нас пытаются убедить его сторонники. Например, сэр Мэттью Хэйл (1609—1678), лорд главный судья Англии [78] , истово веривший в существование ведьм, заявлял, что «без сомнения, большинство людей, которые являются преступниками... в определенной мере становятся безумцами, когда они совершают эти проступки» [79] . В этом утверждении мы находим свидетельство более раннего перехода от религиозного способа думать и говорить о людях и отношениях между ними к способу научному. Вместо заявлений о том, что «преступники злы», власти утверждают, что они «больны». Однако в каждом случае подозреваемых рассматривают как опасных для общества и поэтому подвергают санкциям.

Лорд главный судья — титул председателя отделения королевской скамьи Высокого суда и члена высшего апелляционного суда в Великобритании. (Примеч. пер.)

Цит. по: Robitscher J. В.Tests of criminal responsibility: New rulesand old problems // Land & Water Law Rev. 1968. 3: 153— 176; p. 157.

этой тесной умственной и словесной связью между преступлением и душевной болезнью [80] хорошо согласуется тот факт, что законы, регулирующие госпитализацию, формулируются в понятиях предполагаемой опасности со стороны индивида (для него самого и окружающих), а не в понятиях его здоровья и болезни. Безусловно, опасность — черта, которая объединяет предполагаемого душевнобольного именно с преступником, а не с тем человеком, которого обыкновенная медицина признает обыкновенным больным.

Что означает или может означать для практической деятельности это убеждение: преступление представляет собой форму душевной болезни? Только очередное размывание обсуждаемых здесь различий между болезнью и нарушением закона. Важно отметить, что решение о том, является ли человек больным, принимается врачом обычно на основании осмотра человека (называемого пациентом), который добровольно обратился за этим к врачу. Вне зависимости от того, каков будет диагноз, решение о терапии в конечном итоге принимается пациентом. Напротив, суждение о том, является ли человек преступником, выносится (в англо-американской правовой системе) присяжными на основании исследования сведений о поведении этого человека (называемого обвиняемым). Эти сведения подаются присяжным, зачастую невзирая на возражения обвиняемого, его противником (которого называют прокурор). В конце концов, если итогом этого «диагностического» процесса становится нахождение вины, то право выносить решение о том, какие меры наказания будут приняты, принадлежит присяжным или судье (выбор которого, однако, ограничен законом).

Окружить понятие «душевная болезнь» тайной и объединить его с понятием «преступление» — ход, который принес много пользы институциональной психиатрии, подобно тому как в прошлом отождествление «колдовства» с отравлением сослужило пользу инквизиции. Во времена Вейера результатом отказа видеть различия между отравлением и колдовством, то есть между нарушением закона (преступлением) и теологической классификацией отклонения (ересью), становилась замена обвинительных юридических процедур инквизиторскими мерами. В наши дни результатом отказа видеть различия между опасностью для общества и сумасшествием, то есть нарушением закона (преступлением) и психиатрическим отклонением (сумасшествием), становится замена Билля о правах Биллем о мерах лечения. В итоге и тогда и сейчас появляется терапевтическая тирания, клерикальная в первом случае и клиническая — во втором.

При этом инквизиция сочетала произвольность теологических суждений с чрезмерно суровыми (по сравнению с общепринятыми) карательными мерами. Сходным образом институциональная психиатрия сочетает произвольность психиатрических суждений с тяжелыми, в сравнении с принятыми сегодня, наказаниями. Более того, институциональные психиатры противодействуют развенчанию тайны вокруг душевной болезни и стремятся наказывать как врагов сложившегося терапевтического уклада тех, кто упорствует в таких усилиях [81] . Совсем как инквизиторы, которые противостояли попыткам рассеять таинственность, окружавшую колдовство, и нападали на тех, кто, подобно Вейеру, упорно на этом настаивал.

«Неизбежно встает вопрос о том, — пишет Фредерик Дж. Глэ- зер, — следует ли предпринять против доктора Саса определенные санкции в той или иной форме не только из-за его взглядов, но и из-за той манеры, в которой он их представляет. Он не ограничил свою дискуссию профессиональными кругами, о чем свидетельствует его статья в журнале [Harper’s], между прочим не первая из опубликованных им» ( Glaser F. G.The dichotomy game: A further consideration of the writings of Dr. Thomas Szasz // Amer. J. Psychiat. 1965. 121; 1069—1074 [May], p. 1073).

Такая нетерпимость понятна. Сомнение относительно опасности, которую представляют собой душевнобольные, ограничит перечень методов, доступных для институциональной психиатрии в борьбе с душевными болезнями, точно так же, как сомнения в опасности ведьм ограничивали перечень методов, дозволенных борцам с колдовством. Инквизиция процветала до тех пор, пока общество, которому она служила, наделяло ее агентов особыми полномочиями. Институциональная психиатрия процветает сегодня по этой же причине. Только тогда, когда эти полномочия будут упразднены, исчезнет и подобное учреждение.

В свою очередь и нам следует настаивать на этом. Начнем с различий между преступлением и обычным (телесным) заболеванием. Преступление угрожает обществу, но не преступнику. Когда преступление свершилось, интересы общества требуют широкого и решительного использования полицейско-диагностических мер: ради блага всего общества преступник должен быть найден и задержан. Этому стремлению противостоят уравновешивающие личные интересы граждан, состоящие в том, чтобы такие методы тщательно ограничивались и контролировались. Чтобы защитить личные свободы, невиновный гражданин должен быть огражден от ложных обвинений и неоправданно жестоких наказаний. Процедуры расследования преступлений должны быть тщательно сбалансированы, для того чтобы защищать обе группы интересов. Эти идеи воплощены в юридическом понятии «законного процесса» [82] .

Основной источник: Brant I.The Bill of Rights; данный вопрос также обсуждается в кн.: Науек F. A.The Constitution of Liberty; в первую очередь с. 188—191.