Фагоцит разбушевался
Шрифт:
Как водится, я позвонил Ефремову:
– Еще один пациент. Мой, не сверху. Впрочем, не столько мой, сколько от Антонова.
– Кто он, или опять не по телефону?
– Да нет, тут никаких секретов. Обычный израильский шпион Яша Гольберг. Имя настоящее, фамилия вымышленная.
– Ну и знакомые у вас! Хотя у меня таких нет, а посмотреть, наверное, будет интересно. Когда заедете?
– Завтра в половине десятого утра.
– Одеться, наверное, надо поприличнее?
– Да, пожалуй. Там, кроме него, будет и весьма привлекательная девушка. Почти как моя жена.
–
– Я готов!
– не удержался Антонов.
– Вера красивее, но эта тоже ничего, особенно на ощупь.
Сказал он это, естественно, мысленно. Посвящать Ефремова в личные дела моего духовного брата мы не собирались.
Сеанс проходил на той самой конспиративной квартире рядом с Белорусским вокзалом, где Антонов с Нинелью занимались чем-то от меня тщательно скрытым, и я сильно подозревал, что они там не обсуждали творчество Бодлера или Байрона и даже не беседовали о новейших течениях в музыке.
Пациент оказался довольно обаятельным евреем лет сорока, но чрезвычайно худым и абсолютно не внушаемым. В общем, Ефремов делал пассы, Яков недоверчиво улыбался, я держал пациента за руку и якобы считал пульс. Сначала в виде Скворцова, для него объект был «седьмым». Потом в дело вступил Антонов, определив пациента как «девятого».
Ефремов, уловив мой еле заметный кивок, изрек:
– Диагноз более или менее ясен, нам надо посоветоваться.
Мы прошли на кухню, и Антонов объяснил:
– «Девятый» для меня, «седьмой» для Вити. Но тут другое плохо. Как он в той истории дотянул до семьдесят первого года, я не понимаю. Здесь ему осталось месяцев шесть, самое большее девять. И если пытаться перевести его в «десятые», он, скорее всего, тут и склеит ласты. Вылечить же «девятого» от белокровия чуть ли не в последней стадии у меня не получится, как и у Вити «седьмого».
– И что делать?
– вздохнул Ефремов.
– Предлагать ему рискнуть?
– Сначала мы по очереди попробуем как обычно. Первым я, потом Витя. Если удастся хоть временно поправить человеку самочувствие, то хорошо, повысится вероятность пережить перевод в «десятые». Ну, если нет, пусть сам решает, рисковать ему или помирать просто так, без риска.
– А на вашем здоровье не отразится подряд два сеанса, сначала от одного лица, потом от другого?
– Не знаю, для того в коридоре и дежурят реаниматолог с ассистенткой, - хмыкнул я.
– И, кстати, ассистентка вроде ничего, - просветил меня Антонов.
– Если она начнет делать искусственное дыхание по методу «рот в рот», то пусть мне, а не тебе. Тебе нельзя, у тебя облико морале.
– А тебе, значит, присутствие Нинели не помешает?
– Да чем же? Поревнует маленько, ей полезно. Кстати, я понимаю, что пока еще суетиться рано. Но все же давай попробуем сделать так, чтобы она пережила две тысячи второй год. У меня уже появились мыслишки, как именно это сделать.
Вроде наше совместное воздействие немного помогло Якову, он сам это с некоторым удивлением подтвердил. Когда Ефремов уже вышел, а я еще нет, Нинель быстро поцеловала меня. Именно меня, а не Антонова, хотя она была и не в курсе такой тонкости. И шепнула «завтра вечером».
– Караул!
–
– Любовницу прямо на глазах уводят!
– Могу сказать, что завтра ничего не получится, - съязвил я.
– Не сыпь мне соль на раны, изверг! И вообще, будь добр, исчезни минуты на три, дай нормально договориться с девушкой.
После сеанса лечения, уже вечером, я заехал на Кутузовский к Брежневу и отдал ему флешку с материалами по договору ОСВ-1 из истории Антонова. Сейчас Леня, узнав о своих тамошних успехах на ниве разрядки напряженности, решил их превзойти.
– Ты точно знаешь, что этот договор у вас не нанес вреда СССР?
– в очередной раз спросил он.
– Откуда у меня точные знания? Но по здравому смыслу так. Договор предусматривал неувеличение имеющегося количества баллистических ракет и пусковых установок. С одной стороны, американцы и без всякого договора их особо увеличивать не собирались, зато мы планировали вводить в строй по сотне-другой ракет ежегодно. Вроде бы нам такой договор невыгоден, но тут есть и другая сторона, я о ней уже рассказывал Устинову. Что будет эффективней - один хороший танк или сорок плохих? Еще Владимир Ильич писал - «лучше меньше, да лучше». Сэкономленные средства можно будет направить на модернизацию имеющихся зарядов и их носителей, это принесет куда больше пользы. В общем, Леонид Ильич, не сомневайтесь. Вы, конечно, в той истории делали ошибки, никто от них не застрахован. Но договоры ОСВ, что первый, что второй, к ним никоим образом не относятся. Это одна из ваших общепризнанных заслуг.
Вообще-то репутация человека, для которого нет авторитетов и вообще чуть ли не антисоветчика, явно имеет свои преимущества, подумал я. На штатных льстецов Леня внимания почти не обращает - подумаешь, должности у них такие. Но зато когда петь дифирамбы начинаю я, ему это нравится. Тут, как, впрочем и везде, главное - соблюсти меру и не переборщить. Поэтому я сделал слегка озабоченное лицо и изрек:
– Вот только, Леонид Ильич, тут есть одна тонкость... даже не знаю, как сказать...
– Да говори как есть, не тяни кота за хвост!
– Сейчас в Хельсинки прилетит Никсон, обсуждать договор вам придется лично с ним. В той истории этого не было. И мне как-то слегка тревожно.
– Отчего же? Уж не оттого ли, что опасаешься - прожженный волчара Никсон обведет вокруг пальца недалекого и доверчивого Леню Брежнева? Так?
– Ну не совсем...
– Но вроде того. Нет, Витенька, мы все еще при Сталине прошли такую школу, которая всяким ихним Никсонам и не снилась.
Вот именно, подумал я, но, естественно, про себя.
– Однако твое беспокойство я понимаю. Кстати, как там у вас назывался скандал, из-за которого Никсона-то в конце концов и турнули, почти как мы Никиту?
– Уотергейт.
– Вот-вот. Сможешь мне завтрашнему вечеру подготовить по нему материалы?
– Смогу, конечно, но ведь этот скандал начнется только через три года.
– Думаешь, там через три года будет какой-то другой Никсон? А по-моему, тот же самый, вот я и гляну, на что он способен.
– Хорошо, Леонид Ильич, сделаю. Часов в десять вечера будет еще не поздно?