Факелоносцы
Шрифт:
— Sa ha! Вот и Эуген! Я так и подумал, когда услыхал волшебный перезвон твоих бубенчиков. Что нового во внешнем мире?
Эуген придержал своего выбившегося из сил мула.
— Ничего такого, что не могло бы подождать до моего свидания с Амбросием. А какие новости в здешнем мире, Брихан?
Тот пожал плечами:
— Какие у нас в горах могут быть новости? Ты явился очень вовремя. Кабан распорол Беларию бедро, а бестолковый Амлод не знает, как с этим справиться.
Эуген вздохнул:
— Других людей в конце пути ждет отдых, но когда возвращаюсь из дальних краев я, то меня непременно ждет кто-то с лихорадкой или с пропоротой ногой! Где он?
— У себя в хижине.
— Я загляну к нему, как
Говоря это, Эуген начал уже понукать мула, однако встречный продолжал стоять у него на пути — высокий, с золотисто-каштановыми гладкими волосами и смеющимся дерзким лицом. Одет он был в облегающую тунику из разноцветной клетчатой ткани. Он ткнул длинным пальцем в сторону Аквилы:
— А это кого ты подобрал в своих скитаниях?
— Это друг, — ответил Эуген. — Может, он и скажет тебе свое имя — когда-нибудь потом, если спросишь его самого.
Встречный взглянул на Аквилу, Аквила — на него.
— Ты так думаешь? Ну, может, и спрошу… когда-нибудь… если вспомню. — Тон оставался вызывающим.
Всегдашняя складка у Аквилы между бровями обозначилась резче.
— Если спросишь, то хорошо бы повежливее, — сказал он.
Взгляды их опять скрестились, казалось, вот-вот вспыхнет ссора, но неожиданно незнакомец рассмеялся:
— Что ж, не исключено, что так и будет! — Он отступил в сторону, вскинул руку, прощаясь с Эугеном, и стал спускаться по траве.
Аквила, все еще хмурясь, провожал его взглядом, пока он не растворился в сумерках и тумане, а потом продолжал подъем в ответ на невозмутимое «Двинулись дальше?» Эугена, который, тряхнув поводьями, снова погнал усталого мула.
Выровнявшаяся на несколько ярдов тропа вдруг вильнула и опять круто пошла вверх, прямо сквозь скальную породу. Аквила поднял голову и увидел, что крепостные стены почти сомкнулись у них над головой, а впереди, в проеме, стоит, опершись на копье, высокий человек, и за спиной у него клубится туман.
Немного погодя Аквила уже шел один по гребню холма, в то время как Эуген, свалившись с мула на землю, точно мешок с торфом, отправился лечить раненого.
— Иди в Дом Очага, — сказал Эуген. — Увидишь — конец крыши торчит из-за пригорка. Ужин близко, наверное, Амбросий уже там. Если же его нет, жди меня.
Туман, однако, успел побелеть, уплотниться; оставляя вместе с влагой привкус соли на губах, он клубился вокруг, точно мокрый дым, и сквозь него то проступали, то снова пропадали очертания хижин. В этой белой мгле растворился и конек крыши Дома Очага, словно его не бывало вовсе.
Наверное, глупо было отказываться, когда человек, которому он передал мула, предложил проводить его. Предложение тот сделал вполне дружелюбно, и в прежние годы Аквила с радостью бы его принял, но теперь он отворачивался от всякого проявления дружелюбия. Ему, правда, казалось, что он все-таки идет в правильном направлении. В воздухе висели вонь от горящего торфа и конского навоза и жирный запах готовящейся пищи. Аквила слышал мычание скота в тумане, понимал, что люди занимаются своими повседневными делами, но не видел никого, у кого бы мог спросить дорогу. Внезапно местность пошла под уклон, и он очутился на краю небольшой впадины, на дне которой поблескивала вода. Он остановился. И пока он стоял так в нерешительности, ухо его уловило еле слышные звуки арфы, поднимавшиеся, казалось, из глубины впадины. В тумане он различил горстку приземистых хижин и в дверном проеме самого большого из строений — слабое янтарное сияние очага. Ну вот, по крайней мере там найдется хоть кто-нибудь, кто скажет, куда он забрел. Аквила стал спускаться вниз.
Через несколько мгновений он оказался на пороге большой хижины — клубящийся туман остался позади, а перед ним возник
— Вполне сносно, хотя изгиб Тамезы [22] надо бы сделать поострее, — проговорил второй, с выправкой военного. — Ну что ж, начертишь карту еще несколько раз, тогда, думаю, сможешь делать это с завязанными глазами.
— Нет, Валарий, все время возникает что-то новое, — возразил темноволосый молодой человек. Он говорил на латыни чересчур правильно, словно латынь не была его родным языком. — А я должен ее знать так, чтобы закрыл глаза — и она предстала передо мной тут, на плитах очага, как предстала бы внизу вся Британия перед королевским орлом, парящим высоко в небе. — Он поднял голову и, увидев в дверях Аквилу, встал с обугленной палочкой в руке. — Приветствую тебя, незнакомец. Ты принес мне какие-то известия?
22
Тогдашнее название Темзы.
Аквила покачал головой:
— Я ищу Амбросия, правителя Британии. Мне сказали, что, возможно, я найду его в Доме Очага. Но я заблудился в этой мутной каше и вот… заметил огонь твоего очага… услышал звук арфы…
Молодой человек швырнул палочку в пламя.
— Амбросию еще рано идти в Дом Очага. А зачем он тебе нужен?
— Будь у меня меч, я бы сказал: «Чтобы положить меч к его ногам».
Они постояли, разглядывая друг друга при свете очага. Старый арфист продолжал перебирать струны, а третий из присутствующих с легкой усмешкой наблюдал происходящее. Но Аквила не обращал на него внимания. Он глядел только на темноволосого юношу. Тот был еще смуглее, чем ему показалось вначале, и это как нельзя лучше согласовалось с хрупким телосложением и, возможно, шло от того, что в жилах его текла древняя кровь — кровь людей с Холмов. Однако глаза юноши под прямыми, как концы крыльев ворона, бровями не походили на глаза Маленького Народца — черные, изменчивые, мечтательные: они были прозрачные, бледно-серые, с золотым оттенком, точно освещаемые изнутри пламенем.
— Но у тебя нет меча, — сказал он.
— Прежде был.
— Расскажи, как ты его утратил.
Впоследствии Аквила не мог объяснить, почему он нисколько не усомнился в праве смуглого юноши задавать вопросы и почему сразу не догадался, кто он. Может быть, туман сбил его с толку — ведь недаром у тумана дурная слава. Как бы там ни было, Аквила, не отдавая себе в том отчета, шагнул внутрь хижины, встал у очага, где душистый аромат горящих яблоневых дров щекотал ему лицо, и в немногих, скупых и жестких фразах, как перед тем Эугену, поведал юноше свою историю.