Факир
Шрифт:
Но для этого необходимо, чтобы в храме не присутствовал ни один свидетель, могущий в данный момент открыть верным обман, который он задумал. Два существа знают о похищении ящика, и он их должен уничтожить.
Дажеи в этом ясно чувствуется благоволение к нему богов. Девадаси связана по рукам и ногам своим собственным братом. Она ждет решения своей участи в темном хлеве, куда ее запер метис. Удар кинжалом – и она навсегда унесет с собой в могилу тайну похищения священного гроба.
Что же касается метиса, то оставить ему жизнь будет неблагоразумно. Его смерть так же необходима. Убив девадаси, факир спрячется в одном из темных углов хлева и нападет на Кабира в тот момент, когда он придет туда за сестрой, чтобы отвезти ее в Гондапур. Лишь только тот отворит дверь, как факир бросится на него и, прежде чем тот успеет взяться за оружие и стать лицом к лицу
И таким образом не останется никаких следов святотатственного похищения.
Наступила ночь. Разразилась буря. Молнии, бороздившие небо и яростные удары грома, казалось, как раз подходили к страстям, бушевавшим в груди Сукрийяны.Он поднялся с земли, решительный и зловещий. Пора было начать действовать.
Он с прежнею легкостью перепрыгнул через невысокую стену, отделявшую джунгли от двора бенгало, и направился легкими шагами к двери, за которой – он видел – метис спрятал связанную Ситу. Здесь он вытащил нож из-за пояса и прислушался.
До него доносилось сдавленное дыхание, прерываемое иногда глухими стонами. Сомневаться было нечего – девадаси здесь, за дверью.
Факир и не заметил, что дверь была сорвана и не висела на петлях. Он с силой ударил в нее плечом и… вошел…
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Гондапурские развалины
I
Праздник богини Кали начался! Под мрачные своды гондапурского храма, разделенного двумя рядами мраморных колонн на три нефа, собралось несколько сот индусов обоего пола, одетых в самые лучшие свои одежды.
Размеры гондапурского храма были поистине гигантские. Это был едва ли не единственный во всем Индостане храм, поражающий таким великолепием. Перед ним ничего не значат постройки Мадуро, Эллоры и Эле- фантина, славящихся в этом отношении.
Надо сказать, что Индия считается, – и совершенно справедливо, – одним из древнейших цивилизованных государств мира. Искусство ее можно рассматривать, как нечто совершенно своеобразное и самостоятельное. Рано ли, поздно ли оно, конечно, имело соприкосновение с искусством соседних стран, но влияние это отразилосьтак слабо, что не могло нарушить той оригинальности, которая составляет его сущность. И действительно, гондfпурский храм являлся лучшим образцом индийской архитектуры. Внутренность его представляла продолговатый прямоугольник, заканчивающийся полукругом и разделенный колоннами на три нефа или придела. Колонны эти, как и сам храм, высечены из скалы и замечательны по красивой и интересной обработке. Они имеют вид восьмигранных стержней, поставленных на высокие шарообразные базы, и заканчиваются капителями в виде опрокинутой корзины, на которой группируются фантастические фигуры. Стены сверху до низу украшены барельефами, изображающими необыкновенных животных с человеческим корпусом, слонов громадных размеров, коршунов с распростертыми крыльями, грозных кшатриев или воинов, и женщин с прелестными формами их полуобнаженного тела.
Но что было замечательно в этих орнаментах, столь разнообразных по своей оригинальности, с чем не могли сравняться по тонкости работы фигуры из камня, – это чудные панно из сандалового дерева, то здесь, то там встречающиеся на стенах и колоннах вперемешку с вышеописанными барельефами. Панно из этого драгоценного дерева свидетельствовали о безмерном богатстве святилища этого храма, затерянного в непроходимых лесах и на первый взгляд настолько превратившегося в руину, что даже нельзя было подозревать о существовании такого бесценного материала для туристов и, в особенности, для археологов. И все это было добровольным пожертвованием поклонников богини Кали! Не странно ли, что туги, прозванные «душителями», озверевшие под влиянием жертвоприношений своей кровожадной богине, украшают свой храм произведениями б имеющими художественную художественной ценность?
Насколько любовь к прекрасному сильна в сердцах людей!
Однако, все украшения, как барельефы, так и панно со своими фантастическими фигурами до того почернели от времени, что придавали какой-то зловещий отпечаток этой и без того мрачной постройке.
Через определенные промежутки в стенах быливделаны бронзовые кольца, в которые втыкались смоляные факелы. Их красноватое колеблющееся пламя озаряло напряженную толпу. Впрочем, кроме факелов, в некоторых местах с высокого потолка на длинных, когда-то позолоченных
В крыше было большое квадратное отверстие, через которое можно было видеть небо, теперь прояснившееся и усеянное звездами. Через это отверстие дым свободно выходил наружу. Но, несмотря на такое роскошное, – по мнению туземцев, – освещение, в храме царил полумрак, в особенности по углам и в боковых нефах, где человеческие глаза погружались в совершенную тьму.
Присутствующие теснились около стен, оставляя свободным центральный неф, почти вдвое больший, чем остальные. Эта часть храма отделялась от других с одной стороны массивной двустворчатой дверью из бронзы! а с другой – чем-то вроде амвона, на который вели семь ступеней, сделанных из яшмы. На амвоне была ниша, задернутая в этот момент занавеской, шитой шелком и золотом. Посредине этого обширного прямоугольника возвышался, почти в человеческий рост, столб из цельного дерева, плохо обтесанный и испещренный глубокими полосами будто по нему рубили острым топором. Между этим столбом и ступенями из яшмы стоял треножник с мерцающим голубоватым пламенем. В треножнике горела какая-то неизвестного состава жидкость. И только один человек находился в этой обширной части храма, и этим человеком был верховный жрец Тиравалювер.
Очень величественный, с длинной белой бородой, нисподавшей шелковистыми волнами на грудь, на которой висела усыпанная драгоценными камнями какая-то звезда странной формы, чудно блестевшая при свете факелов. Тиравалювер стоял, лицом к толпе, простирая над ней свои руки.
Туги-лазутчики, разсеянные в окрестностях храма, возвратились, – и таинства Нирваны могли начаться без помехи.Прежде всего приступили к жертвоприношению. Верховный жрец ударил в бронзовый гонг, и тотчас трое аколитов [Аколит – низшй церковный служитель] отделились от толпы и принесли ему черного ягненка со связанными ногами, на голове которого был укреплен венок из ярких цветов. Этот ягненок должен был служить жертвой примирения между людьми и божеством.
На обширном пьедестале, примыкающем к одному из боковых нефов, а также к левому, возвышался идол, или скорее группа идолов отвратительного вида.
Группа эта состояла из трех фигур, сделанных из дерева и выкрашенных – одна в черный, другая – в белый и третья – в желтый цвет. Фигуры, весьма грубо сделанные, имели очень отдаленное сходство с человеком, хотя представляли собой богиню Кали между ее братьями, Джагернатом и Баларамой. Оба брата простирали руки над толпой, сестра же опустила их вдоль туловища. Головы всех троих имели по три отверстия каждая: рот и два глаза. Рот представлял собой полукруглую щель, выкрашенную по краям красной краской: глаза – две совершенно круглые дырки, в глубине которых виднелись белые глазные яблоки с черным зрачком посредине. Они своей невыразительностью и неподвижностью действительно напоминали глаза кайяли, морского чудовища, грозу индийских вод, и отсюда понятен тот религиозный страх, с которым нирванисты произносили свой пароль: Анкайяль Каннамайя, вызывающий в их воображении страшное лицо своей богини.
Тиравалювер принял из рук аколитов трепетавшего ягненка, предназначенного в жертву, быстрым ударом он заколол его и, сорвав с головы цветы, обагренные кровью, бросил их в толпу. И нирванисты двинулись вперед плотной массой, стараясь завладеть этими окровавленными цветами, из-за которых они спорили, как будто это были священные реликвии.
Верховный жрец ударил второй раз в гонг – сигнал к священной трапезе.
В одно мгновенье ока во всю длину храма были расставлены столы, стоявшие до сих пор в правом боковом нефе, и верующие заняли за ними свои места. Никакая иерархия не соблюдалась между ними, и можно было видеть богатого брамина, по-братски сидящего рядом с самымгрязным парией. Все принялись за еду. Каждый имел перед собой банановый лист, служивший вместо тарелки, вилку заменяли пальцы, а зубы, которыми разрывалось мясо – нож. Сок струился по рукам и бородам присутствующих. Время от времени по рукам ходили кубки, наполненные пальмовым вином, известным во всем Декане под названием арраки или гарпи, напитка из растительных соков, способного вызвать у пьющих его, да-хе в умеренном количестве, весьма опасное по своим последствиям опьянение. Возбуждение пирующих росло. Всюду начинались оживленные разговоры. Кое-где поднимались песни, и когда пир окончился – хотя продолжался и недолго – последним обильным возлиянием, то присутствующие поднялись из-за стола в весьма веселом настроении духа, так не гармонировавшим с мрачной архитектурой высоких сводов храма.