Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей
Шрифт:
И эта великая истина, которая передается от всезнающих к невеждам и от невежд возвращается к всезнающим, сейчас перед Вами! Разве душа моя не раскрылась на этих правдивых страницах? Мои жизненные принципы являются для вас загадкой? В этом и заключается удовольствие переписки с другом, где нет места сомнениям и недоверию и где говорится то, что думается. Первоначальная мысль выражается во всей своей первозданной чистоте, и все последующие соображения накладываются на нее stratum super stratum [59] , именно так, как они возникли. Благодаря таким письмам объединяются души, рождаются единые мысли, которые передаются от одного к другому. Я знаю, дорогая сударыня: родство наших умов таково, что Вас тронет это послание в той же мере,
59
Одно на другое (лат.).
Преданный Вам Сэм. Джонсон.
Доктору Лоуренсу
20 января 1780
Дорогой сэр, в дни, когда все Ваши друзья обязаны были проявить по отношению к Вам свои добрые чувства, когда все, Вас знавшие, должны были стать Вашими друзьями, — Вы, быть может, удивлены отсутствием писем от меня.
Связаться с Вами мне помешал мучительный и непрестанный кашель, из-за чего на протяжении последних десяти дней у меня один раз пошла горлом кровь, четыре или пять раз мне пришлось голодать, пять раз принимать лекарство и, если не ошибаюсь, шесть раз прибегать к помощи морфия. Сегодня мне вроде бы легче.
Потерю, мой дорогой сэр, которую Вы недавно понесли, я перенес много лет назад и потому хорошо знаю, сколь многого Вы лишились и сколь мала помощь от оказываемых Вам соболезнований. Тот, кто пережил смерть любимой жены, лишается единственного человека, с которым его объединяли одни и те же надежды, страхи и интересы; единственного спутника, с кем он делил все хорошее и плохое, с кем мог свободно вспоминать прошлое и строить планы на будущее. Путь бытия прерван, устоявшиеся чувства и поступки потеряли смысл, и жизнь, прежде чем внешние обстоятельства поведут ее по новому руслу, застывает в страхе и замешательстве. Время это ужасно.
Единственной отдушиной в этом горьком одиночестве служит, за отсутствием набожности, мрачная мысль о неизбежности происшедшего. Из двух смертных один непременно должен лишиться другого. Однако есть и более высокое и благородное утешение в размышлении о Судьбе, что вершит нами всеми, а также в вере, что живые и мертвые — равно в руках Господа, который соединит тех, кого Он разлучил, или сочтет, что лучше их не соединять вовсе.
Преданный вам
Ваш покорный слуга
Сэм. Джонсон.
Миссис Трейл
Лондон, 10 июля 1780
<…> Вы пишете, что боитесь, что я себя изнуряю. Но разве, дорогая сударыня, Вам никогда не приходилось слышать или читать, что у каждого человека есть свой genius [60] и что для достижения успеха необходимо этому «духу» следовать. И разве Вы не замечали, что дух мой проявляется в крайностях; что я либо шумлив, либо, напротив, очень молчалив; очень мрачен или очень весел, очень угрюм или, наоборот, очень радушен. Вы что же, хотите, чтобы я не слушался своего духа, когда он склоняет меня либо к обжорству, либо, что тоже порой случается, к воздержанию?! Сказал же оракул: «Следуй своему духу». Когда мы вновь увидимся (когда же?). Вы сможете мной руководить и избавите меня от докучливой необходимости руководить собой самому. <…>
60
Дух, естество (лат.).
Я остался дома, чтобы писать, однако прилежно трудиться не получается. Не могу поэтому сказать, когда будет поставлена точка. Быть может, правда, в окончании
Но не будем больше об этом, сударыня. Предадимся лучше иным желаниям. Мне, например, хотелось бы повидать вас как-нибудь вечером, а также как-нибудь утром. Хотелось бы немного с Вами поговорить и немного повеселиться. Ради всего этого я и живу — вот только жизнь, увы, не стоит на месте.
А теперь, когда Вы всё про меня знаете, пора кончать письмо и возвратиться к жизнеописанию Блэкмора.
Ваш и пр. Сэм. Джонсон.
Роберту Чэмберсу
19 апреля 1783
Дорогой сэр, первые издания книг, которые я сейчас посылаю Вам вновь, попали, по воле случая военного времени, в руки французов. Отправлены они были и мистеру Хастингсу. Хочется надеяться, что на этот раз книжные посылки дойдут до Вас в целости и сохранности.
Коль скоро нас отделяет друг от друга столько земли и воды, нам следует возместить сложности переписки длиной наших писем — а между тем, сколько бы я ни ворошил свою память, сообщить мне Вам особенно нечего. Обо всех наших общественных деяниях у Вас сведения более точные, чем у меня; Вы прекрасно осведомлены о наших зарубежных неудачах и внутренних неурядицах, и мне нет нужды Вам рассказывать, что сейчас у нас нет ни власти, ни мира, нет ни возможности влиять на другие страны, ни сохранить покой у себя дома. Состояние общества и действия правительства оказывают незначительное влияние наличное счастье отдельных людей; к тому же не стану притворяться: государственные дела и меня беспокоят мало, и в то же время не могу не испытывать боль, когда сравниваю нынешнее бедственное положение королевства с тем, что было у нас двадцать лет назад. Я, со своей стороны, всегда пытался сохранить порядок и поддержать монархию.
Раз уж я упомянул о себе, сообщу Вам кое-что о своей жизни. Та ужасная болезнь, которой я заболел в Нью-Инн-Холле, имела последствия, с тех пор постоянно дающие о себе знать. За это время у меня почти полностью пропала охота ходить пешком. Что до моих умственных способностей, то они как будто бы не пострадали. Все это время, что, несомненно, облегчило мои страдания, я был окружен постоянным и неослабным вниманием мистера Трейла, в чьем доме я прожил в обшей сложности не один год и где располагал всеми благами благосостояния и не имел решительно никаких хлопот. Однажды он взял меня с собой во Францию, в другой раз — в Уэльс и, проживи он еще, показал бы мне Италию, а возможно, и многие другие страны — однако он скончался весной восемьдесят первого года, завещав мне написать ему эпитафию.
Большую часть времени меня преследовали постоянные мои недуги: мысли путались, ночи были беспокойные, и из-за спазмов в груди я был обречен на пытку бессонницей и напрочь лишился сна. Промучившись от этих спазмов более двадцати лет, мне удалось облегчить свою участь с помощью трех мощных средств: воздержания, морфия и ртути, однако спустя некоторое время спазмы сменились странным недугом другого рода, который, когда я ложился в постель, напоминал нечто вроде скопления газов или метеоризма и описать который я не берусь. К этому добавилось и нарушение дыхания, из-за которого бывает подчас мучительно даже пересечь улицу или подняться к себе в комнату и с которым я боролся кровопусканием до тех пор, пока врач не запретил мне пускать себе кровь, ибо у меня начали опухать ноги. Почти весь прошлый год прошел у меня в болезнях, одна сменялась другой, а последние несколько дней и вовсе стали сущим кошмаром. Только сейчас у меня наступил светлый промежуток.