Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей

Коллектив авторов

Если же биограф пишет по памяти, торопясь удовлетворить любопытство публики, то есть опасность, что его интерес, его страх, его благодарные или нежные чувства к своему герою возьмут верх над беспристрастностью и побудят его к сокрытию правды и даже к вымыслу. Найдется немало и таких, кто посчитает своим долгом скрыть недостатки и прегрешения своих друзей, даже если от их раскрытия они уже не пострадают. Как следствие, перед нами предстают одноликие персонажи, украшенные однообразным панегириком и если и отличающиеся друг от друга, то лишь чертами внешними и случайными. «Когда мне хочется пожалеть преступника, — говорит Хейл ^{134}, — я должен помнить, что нелишне точно так же пожалеть и свою родину». Наш долг — оказать уважение памяти мертвых, однако в еще большем долгу мы находимся перед знаниями, перед добродетелью и перед истиной.

Афоризмы

Жизнь

Истина — это корова, которая не дает скептикам молока, предоставляя им доить быков. Упрямое безрассудство — последнее прибежище вины. Счастье — ничто, если его не с кем разделить, и очень немногое, если оно не вызывает зависти. Закон — это конечный результат воздействия человеческой мудрости на человеческий опыт. Величайшее искусство жизни заключается в том, чтобы выиграть побольше, а ставить поменьше. Нет на свете занятия более невинного, чем зарабатывать деньги. Муха может укусить — и даже пребольно — крупную лошадь, однако и тогда муха останется мухой, а лошадь — лошадью. Под пенсией в Англии подразумевается жалкое денежное пособие, которое государство выплачивает своему подданному за государственную измену. Красота без доброты умирает невостребованной. Так уж устроена жизнь, что мы счастливы лишь предвкушением перемен; сами же перемены для нас ничего не значат: они только что произошли, а мы уже жаждем новых. Огурец следует тонко нарезать, поперчить, полить уксусом — а затем выбросить

за ненадобностью. Нужным советом обыкновенно пренебрегают — непрошеный же почитается наглостью. Старость обычно хвастлива и склонна преувеличивать давно ушедшие в прошлое события и поступки. Только рискуя честью, можно стремиться к почестям. Патриотизм — последнее прибежище негодяя. Власть прельщает неистовых и гордых; богатство — уравновешенных и робких. Вот почему юность стремится к власти, а старость пресмыкается перед богатством. Похвала и лесть — хозяева гостеприимные, только первый поит своего гостя вдоволь, а второй спаивает. Почему-то мир так устроен, что о свободе громче всех кричат надсмотрщики негров. То, что нельзя исправить, не следует и оплакивать. Зависть — постоянная потребность ума, редко поддающаяся лечению культурой и философией. Не готовиться к смерти в зрелые годы — значит заснуть на посту во время осады; но не готовиться к смерти в преклонном возрасте — значит заснуть во время штурма. Логика — это искусство приходить к непредсказуемому выводу. Скорбь — разновидность праздности. Страна, которой правит деспот, подобна перевернутому конусу. Порок удобнее добродетели, ибо это всегда кратчайший путь. В том, что непосредственно не связано с религией или моралью, опасно долгое время быть правым. Обет — западня для добродетели. Жизнь — это та пилюля, которую невозможно проглотить, не позолотив.

Я

Если бы знания дождем падали с неба, я бы, пожалуй, подставил руку; но охотиться за ними — нет, увольте. Я не раз со всей искренностью говорил молодым людям: если хотите чего-то добиться в жизни, вставайте пораньше — сам же ни разу в жизни не подымался с постели раньше полудня. Праздной жизнью я живу не столько потому, что люблю общество, сколько потому, что избегаю себя самого. Я считаю день потерянным, если не завел нового знакомства. Я готов любить всех людей на земле, кроме американцев. Я буду стремиться увидеть страдания мира, ибо зрелище это совершенно необходимо для счастья.

Мы

Истинное удовлетворение похвала доставляет нам лишь в том случае, если в ней во всеуслышание повторяется то, что шепчет на ухо гордыня… Мы хотим, чтобы нас любили, но восхищаться другими не расположены; мы водим дружбу с теми, кто, если верить их громким похвалам, всецело разделяет наши взгляды, однако сторонимся тех, кому этим взглядам обязаны. Можете мне поверить: по-настоящему навредить себе способны только мы сами. Все мы испытываем тайное желание ходить по городу, откуда мы родом, с важным видом. Есть люди, с которыми мы хотим порвать, но не хотели бы, чтобы они порывали с нами. Становясь зверем, мы избавляемся от боли, которой сопровождается человеческое существование. Мы любим обозревать те границы, которые не хотим преступать. Коль скоро мы ощущаем превосходство советчика над собой, совет, даже самый дельный, редко вызывает у нас чувство благодарности… Мы с большей охотой перенесем последствия собственной неосмотрительности, чем высокомерие советчика, возомнившего себя нашим добрым гением. Для богатых и сильных жизнь — это нескончаемый маскарад: все люди, их окружающие, носят маски; поэтому понять, что о нас думают другие, мы можем лишь перестав подавать надежды и внушать страх. Надеяться — огромное счастье; быть может даже, самое большое счастье на свете; но за надежду, как и за всякое удовольствие, приходится платить: чем большие надежды мы возлагаем, тем большее разочарование испытываем… Стоит нам получить все необходимое, как у нас, помимо нашего желания, разыгрывается аппетит. Наши вкусы сильно разнятся. Юноше безразличен лепет ребенка; старику — заигрыванья шлюхи. Уважения мы оказываем ровно столько, сколько его требуют. Если бы в эту комнату ворвался сумасшедший с палкой, мы бы с вами, разумеется, пожалели его, однако первым нашим побуждением было бы позаботиться не о нем, а о себе; сначала мы бы повалили его на пол, а уж потом пожалели. В наших школах трудно научиться чему-то путному, ведь то, что вбивается ученику с одного конца, выбивается с другого. Самолюбие скорее заносчиво, чем слепо; оно не скрывает от нас наши просчеты, однако убеждает нас в том, что просчеты эти со стороны незаметны. Гордость от сознания того, что нам доверяют тайну, — основной повод для ее разглашения. Оттого-то мы и зовемся думающими существами, что часто пренебрегаем здравым смыслом и, позабыв о сегодняшнем дне, переносимся мыслями в будущее или далекое прошлое. Мы склонны верить тем, кого мы не знаем, ведь они нас ни разу не обманули. Все мы живем в надежде кому-нибудь угодить. Совет оскорбителен… ибо это свидетельство того, что другие знают нас не хуже, чем мы сами. Разумеется, наша жизнь скучна — в противном случае нам не приходилось бы постоянно прибегать к помощи огромного числа мелочей, чтобы хоть как-то убить время. Наше воображение переносится не от удовольствия к удовольствию, а от надежды к надежде. Причина наших несчастий — не в сокрушительном ударе судьбы, а в мелких, каждодневных неурядицах. Истинная цена помощи всегда находится в прямой зависимости от того, каким образом мы ее оказываем. Независимо от того, по какой причине нас оскорбили, лучше всего не обращать на оскорбление внимания — ведь глупость редко бывает достойна возмущения, а злобу лучше всего наказывать пренебрежением. Всякая самокритика — это скрытая похвала. Мы ругаем себя для того только, чтобы продемонстрировать свою непредвзятость. Все наши жалобы на несправедливость мира лишены оснований: я ни разу не встречал одаренного человека, который был бы обделен судьбой. В наших неудачах виноваты, как правило, только мы сами. Прежде чем посетовать на то, что другие относятся к нам безо всякого интереса, давайте задумаемся, часто ли мы сами способствуем счастью других? Принимаем ли близко к сердцу чужие невзгоды? Все мы любим порассуждать на тему, которая нас нисколько не занимает. Доказательство подсказывает нам, на чем следует сосредоточить наши сомнения.

Литература

Пока я писал свои книги, большинство из тех, кому они предназначались, отправились на тот свет — успех же, равно как и неудача, — пустой звук. Перечитайте ваши собственные сочинения, и если вам встретятся превосходно написанные строки, безжалостно их вычеркивайте. Искусство афоризма заключается не столько в выражении оригинальной или глубокой идеи, сколько в умении всего в нескольких словах высказать доступную и полезную мысль. Мильтон был гением, который умел высечь колосса из гранитной скалы, но был не в состоянии вырезать женскую головку из вишневой косточки. Главное было придумать великанов и лилипутов — все остальное не составляло труда. То, что пишется без напряжения, и читается без удовольствия. Существует три разновидности критиков; первые не признают никаких литературных законов и о книгах и их авторах судят, руководствуясь лишь собственным вкусом и чувствами. Вторые, напротив, выносят суждения только в соответствии с литературными законами; третьи же знают законы, но ставят себя выше них — этим последним начинающий литератор и должен стараться угодить в первую очередь. Они /«Письма сыну» лорда Честерфилда — А. Л./учат морали шлюхи и манерам учителя танцев. Писать следует начинать как можно раньше, ибо, если ждать, когда ваши суждения станут зрелыми, вызванная отсутствием практики неспособность выразить взгляды на бумаге приведет к такому несоответствию между тем, что вы видите, и тем, что сочиняете, что очень может статься, вы навсегда отложите перо. Литератор сам по себе скучен; коммерсант себялюбив; если же хочешь заставить себя уважать, следует совмещать литературу с коммерцией. Если во второй раз пишешь на ту же самую тему, то поневоле противоречишь сам себе. Самыми нужными книгами оказываются те, которые мы готовы были бросить в огонь. Дилемма критика: либо обидеть автора, сказав ему правду, либо, солгав, унизить себя самого. Создается впечатление, что все, сделанное умело, далось легко — не потому ли набивший руку художник отступает в тень? Надо быть круглым идиотом, чтобы писать не ради денег. Пора признать, что не только мы обязаны Шекспиру, но и он нам, ведь нередко мы хвалим его из уважения, по привычке; мы во все глаза разглядываем его достоинства и отводим взгляд от его недостатков. Ему мы прощаем то, за что другой подвергся бы жесточайшим нападкам. Пока

автор жив, мы оцениваем его способности по худшим книгам; и только когда он умер — по лучшим. Писатель талантлив, если он умеет представить новое привычным, а привычное — новым. Когда он/Оливер Голдсмит. — А.Л./не пишет, нет его глупее; когда же берется за перо — это самый умный человек на свете. Чем больше книгу читают сегодня, тем больше ее будут критиковать завтра. Посулы авторов — то же, что обеты влюбленных. Все необычное быстро приедается. «Тристрама Шенди» читали недолго. От тлетворного дыхания критиков не задохнулся еще ни один гений. Автору выгодно, чтобы его книгу не только хвалили, но и ругали, — ведь слава подобна мячу, перебрасываемому через сетку; чтобы мяч не упал на землю, необходимо бить по нему с обеих сторон. Этот человек сел писать книгу, дабы рассказать миру то, что мир уже много лет рассказывал ему. Гений чаще всего губит себя сам. Что такое история человечества, как не предлинное повествование о невоплотившихся замыслах и несбывшихся надеждах?

Любовь

Мужчине, как правило, приятней видеть накрытый к обеду стол, чем слышать, как его жена говорит по-гречески. Брак, чего греха таить, приносит немало огорчений, зато холостая жизнь напрочь лишена удовольствий. Больше всего на свете женщины завидуют нашим порокам. Если мужчина, который был очень несчастлив в браке, женится вновь сразу после смерти жены — это торжество надежды над опытом. Если хочешь любить долго, люби рассудком, а не сердцем. Если бы не наше воображение, в объятьях горничной мы были бы так же счастливы, как и в объятьях герцогини. Любовь — это мудрость дурака и глупость мудреца. Семейное счастье — предел самых честолюбивых помыслов. По любви обычно женятся лишь слабые люди.

Человек

Вот что значит принципиальный человек! В церкви не был уже много лет, но проходя мимо, обязательно снимет шляпу. Жадность — удел стариков, которые первую половину жизни отдали развлечениям, а вторую карьере. Ничто так не способствует развитию скромности, как сознание собственной значимости. Удовольствие, которое способен доставить хороший собеседник, никоим образом не зависит от его знаний и добродетелей. Даже остроумия ради никогда не следует выставлять себя в невыгодном свете; собеседники от души посмеются вашей истории, но при случае могут ее вам припомнить и вновь посмеяться — уже над вами. Нет человека, который бы кривил душой, когда речь идет о его удовольствиях. Обездоленные лишены сострадания. По-настоящему принципиальны лишь самые непрактичные люди. Любопытство — одно из самых непреложных и очевидных свойств мощного интеллекта. Тот, кто хвалит всех, не хвалит никого. Поверьте, если человек говорит о своих несчастьях, значит тема эта доставляет ему определенное удовольствие — ведь истинное горе бессловесно. У джентльменов задавать вопросы не принято. Почти каждый человек тратит часть жизни, пытаясь продемонстрировать качества, которыми он не обладает, и добиваясь успеха, развить который он не в состоянии. Врачам, как никому, свойственно путать причину и следствие. Основное достоинство человека — умение противостоять себе самому. Люди не подозревают об ошибках, которых не совершают. Поверьте, если человек узнает, что его через две недели повесят, от его рассеянности не останется и следа. Немного в мире найдется людей, у которых тирания не вызывала бы восторга. Пусть лучше будут несчастливые, чем не будет счастливых вообще, а ведь именно это и произойдет при всеобщем равенстве. Если вы хотите обидеть мало-мальски образованного человека, не называйте его негодяем. Скажите лучше, что он дурно воспитан. Если ваш знакомый полагает, что между добродетелью и пороком нет никакой разницы, после его ухода нелишне пересчитать чайные ложечки. Ощущать свое умственное превосходство — это такое удовольствие, что не найдется ни одного умного человека, который бы променял ум на состояние, каким бы огромным оно ни было. Проходимец добивается успеха не столько из-за собственного хитроумия, сколько из-за доверчивости окружающих. Чтобы лгать и обманывать, выдающихся способностей не требуется. Поверьте мне на слово, эти чувствительные особы вовсе не рвутся сделать вам добро. Они предпочитают расплачиваться чувствами. Если один человек стоит на земле, а второй барахтается в воде, то первый еще может спасти второго; когда же тонут оба, то каждый думает только о себе. Человек подчинится любой власти, которая освободит его от тирании своеволия и случайности. Просьбу, с которой обращаются робкие, неуверенные в себе люди, легко отклонить, ибо проситель словно бы сам сомневается в ее уместности. Для такого мелкого существа, каким является человек, мелочей быть не может. Только придавая значение мелочам, мы добиваемся великого искусства поменьше страдать и побольше радоваться. Тот, кто не думает о еде, едва ли задумается о чем-нибудь еще. Одному прохожему прочтите лекцию о нравственности, а другому дайте шиллинг, и вы увидите, который из двух зауважает вас больше. Каждый человек вправе высказать свою точку зрения, а его собеседник, если он с ним не согласен, — пустить в ход кулаки. В противном случае на свете не было бы мучеников. Разница между воспитанным и невоспитанным человеком в том, что первого вы любите до тех пор, пока не найдется причина его ненавидеть, а второго, наоборот, сначала ненавидите, зато потом, если он того заслуживает, можете полюбить. Время и деньги — самое тяжкое бремя, поэтому самые несчастные из смертных — это те, у кого и того, и другого в избытке… Чем больше я знаю людей, тем меньшего от них жду. Поэтому теперь добиться от меня похвалы куда легче, чем раньше. От человека, которого невозможно развеселить, добрых дел ждать не приходится. Дружба между смертными возможна лишь в том случае, если один из друзей будет время от времени оплакивать смерть другого. Тот, кто не чувствует боли, не верит в ее существование. Завтрашний день — это старый плут, который всегда сумеет вас провести. Читающая нравоучения женщина сродни стоящей на задних лапах собаке: удивительно не то, что она этого не умеет, а то, что за это берется. Человека следует рассматривать не таким, каким хочется его видеть, а таким, каким он есть в действительности, — нередко подлым и всегда неуверенным в себе. Больному следует приложить немало усилий, чтобы не стать негодяем. Нельзя ненавидеть человека, над которым можно посмеяться. Человека можно уговорить, но развеселить против его воли нельзя. У людей, страдающих неполноценностью, благодарность превращается в своего рода месть; ответную услугу эти люди оказывают не потому, что им приятно вас отблагодарить, а потому, что тяжело чувствовать себя обязанным. Образование шотландцев под стать хлебу в осажденном городе: каждый получает понемногу и никто не наедается досыта. Француз будет говорить вне зависимости от того, знает он, о чем идет речь или нет. Англичанин же, если ему нечего сказать, промолчит. Человек, который не любит себя сам, не заслуживает и нашей любви. Плохо, когда человеку недостает разума; но плохо вдвойне, когда ему недостает души. Даже из шотландца может выйти толк — если отловить его молодым. Каждый человек должен жить по своим, для него одного установленным законам. Одним, например, фамильярность заказана; другие же могут позволить себе любую вольность. Когда мясник говорит вам, что сердце его обливается за родину кровью, он знает, что говорит.

Письма

Сэмюэлю Ричардсону ^{135}

9 марта 1750

Дорогой сэр, хотя «Кларисса» ничуть не нуждается в помощи со стороны, я рад, что в нынешнем своем состоянии роман стал лучше, однако еще больше рад я оттого, что теперь все упреки в многословии несостоятельны, и я совершенно убежден в успехе сочинения, в котором открыто пишется о том, что прежде принято было скрывать. Сам я, впрочем, не обнаружил и намека на подобный недостаток, однако, признаюсь, беспокоился, ибо, хотя каждое письмо коротко, история получилась длинной.

Я попросил бы Вас также добавить index rerum [55] , чтобы читатель, припомнив какой-нибудь эпизод, мог с легкостью его найти. В настоящее время он может сделать это лишь в том случае, если знает, в каком томе этот эпизод приводится. Ведь «Кларисса» это не то произведение, которое читается с увлечением, а затем закрывается навсегда; в него от времени до времени будут заглядывать и люди занятые, и усердные, и умудренные годами, — а потому хотелось бы, чтобы в этом издании, которое, как мне представляется, пребудет в веках, имелось все необходимое.

55

Именной указатель (лат.).

Остаюсь, сэр,

Вашим преданным слугой

Сэм. Джонсон.

Сэмюэлю Ричардсону

26 сентября 1753

Дорогой сэр. примите мою искреннюю благодарность за Ваше новое произведение /«Сэр Чарльз Грандисон». — А.Л./. хотя в том, что Вы прислали лишь начало романа и тем самым лишь разжигаете мое любопытство, есть нечто невыразимо жестокое. А впрочем, продолжения я буду ждать, даже получив последний том.