Факультет кругосветного путешествия

Колбасьев Сергей Адамович

В соседней комнате дико и грустно звенели гитары и мерно топталась толпа. Лепешки из маисовой муки были жестки, дым от цигарок, свернутых в кукурузном листе, был удушлив и кругосветные путешественники были утомлены до последней степени.

37

На смену сассапарели и каучуковому дереву пришли дуб и ясень. Мулы карабкались все выше по узким крутым тропинкам. Потом появились сосны и на соснах были не обезьяны, а белки.

— Хорошо, Мишка, — сказал Волков, — совсем, как у нас.

— Похоже, — дружественно

ответил Миша. Он примирился с необходимостью рассматривать природу со спины двигающегося мула. Кроме того, воздух стал свежее и легче.

Позади, внизу тянулось огромное зеленое море леса, у горизонта прочеркнутое полосой серебряного настоящего моря. Впереди медленно расступались высокие стволы и за ними мелькали голые, бурые и серые горы.

— Мишка, — береза!

— Какая береза? — Миша недоверчив и почти презрителен.

— Открой глаза, посмотри влево и увидишь, — Волков направил мула прямо к необъятному серебряному стволу.- Так, многоуважаемый профессор, сколько же здесь годичных слоев? Кажется, ты говорил, что мой пень невозможен, а что ты сейчас видишь невооруженным глазом?

— Что ты болван и что это не береза, — быстро ответил Миша.

Серебряная кора вблизи оказалась лишаем и дерево кедром.

— Не ошибаются только дождевые черви и кабинетные естественники. Но они ничего нового не открывают. — Волков не хочет сдаваться. — Я тебе говорю, что в Любани есть пень…

— Может он на Троицком мосту, — спокойно перебивает Миша.- Может ты ошибся. Такие филологи слишком много открывают и часто ошибаются.

— Великолепно,- смеется Волков,- ты, постепенно, умнеешь. Я вижу, как мозг развивается под твоей слишком толстой черепной коробкой, это, если верить твоим теориям происходит от разнообразия пищи.

Миша отвернулся,- стоит ли отвечать такому?

В этот самый момент погонщики внезапно накинулись на Волкова и Рубца, на вьючных мулов и на мулов, шедших порожняком. С треском и ржанием мулы бросились в заросли и сразу встали: дальше было невозможно.

Караван до последнего человека стоял неподвижно. Было так тихо, что Рубец с ушибленным коленом и Волков с разодранной в кровь щекой не стали ругаться. Они удивлялись и негодовали молча.

Вскоре пришло объяснение. Оно вступило в лесные шумы и шорохи нарастающим однотонным ревом. Низко, над самым лесом пролетел желтый аэроплан с трехцветными американскими кругами. Постепенно рев затих. Аэроплан, видимо, ничего не заметил.

Ночевали в лесу без костров, вповалку, с седлом под головой, на примятой траве, с волосяным арканом, кольцом охраняющим спящего от сколопендр и другой насекомой нечисти.

Каркинеца не было. Вместо него командовал некий юноша Хезус Минеро. Хезус — это Иисус, Минеро — значит рудокоп. Волков был в восторге от этой комбинации.

Минеро знал около ста английских слов. Волков за два дня в Никарагуа успел нахватать столько же туземных. Когда слов не хватало, они объяснялись наглядной жестикуляцией.

— Сеньор Каркинец? — вопросительно сказал

Волков.

Минеро показал большим, пальцем назад через плечо и сказал:

— Эстанца Велайо, имение Велайо.

— Почему? — изобразил Волков руками и бровями.

— Как знать, — ответил Минеро и, в качестве предположения, очень хорошо воспроизвел звук открываемой бутылки, пьяное покачивание и два, три па танца.

— Он вам дал письмо? — спросил Волков, изобразив конверт из листка записной книжки.

Минеро пожал плечами. Письма не было. Каркинец сказал, что вы хорошие американос, что вас надо отвезти в Акойапе и там повесить. «Повесить» было изображено указательным пальцем, проведенным вокруг шеи и от затылка, стремительно поднятым вверх.

Волков похолодел.

— Что же он сделал с этим письмом?

— Как знать,- спокойно ответил Минеро и ушел спать.

38

Последние два дня пути были очень плохие. Волков почему-то чувствовал себя ответственным за все возможные неприятности, вплоть до повешения, но Миша вел себя философски и спокойно занимался фотографией.

«Хороший Мишка человек, жаль что естественник», — в двадцатый раз думал Волков и затевал споры на ботанические темы. Миша ругал его дураком и от этого на душе становилось спокойнее.

На четвертый вечер пути прибыли в Акойапе. Ехали по единственной улице, города между низкими домами с плоскими, густо поросшими травой крышами. Перед дверями сидели старики и женщины и мирно чистили винтовки. Хозяева винтовок спали, закрывшись широкополыми шляпами.

— Куда едем? — спросил Волков.

— К хефе, к начальнику, — ответил Хезус Минеро. — Здесь,- добавил он, показывая плетью на ворота сада.

В саду между кустов стояли пулеметы и две горных пушки. В глубине на плетеной кушетке лежал, полуотвернувшись, большой медно-красный человек в зеленом френче. Это и был сам хефе Игнасио Хлавес. Вокруг него сидела группа людей в форме и кожаных костюмах. Все молчали.

— Халло, ребята, сейчас я спою вам что-то очень смешное,- неожиданно тонким голосом по-английски и в нос сказал хефе и запел что-то несуразное.

Путешественники были ошеломлены и ждали пока он кончит. Но он вдруг повернулся, и они вздрогнули: рот у него был закрыт.

— Черт, — вскрикнул Волков, — чревовещатель. Вот напугал.

И тут произошла вторая неожиданность.

— Джон. Ты говоришь, по-русски? — медленно и раздельно сказал хефе мягким, почти украинским говором, не прерывая своего пения, и встал. Только тогда друзья увидели стоявший позади его громкоговоритель.

— Да я говорю по-русски, — почему-то так же медленно сказал Волков, задыхаясь от волнения.

— Я тоже, — добавил Рубец.

— Говоришь, как кацап, — веско произнес Хлавес.

— А ты, как хохол, — ответил Волков.

— Я хохол, а ты не кацап, ты американец, мне говорили.

— Мы не американцы, мы из России… советские, — вмешался Рубец.

— Почему я знаю, что ты не брешешь,- сказал хефе и, подумав, добавил: — В Киеве был?

— Нет, — ответили оба.

— А на Полтавщине?