Факультет кругосветного путешествия
Шрифт:
Уходя ночью, не заметили, что команда два бочонка выгрузила на берег, вероятно, чтобы наполнить их свежей водой. Остался один.
Пробовали купаться. Прыгали в воду прямо в костюмах, а потом обсыхали. Но от этого становилось хуже, и жажда была невыносима.
Преподобный Пуддль сперва охал и причитал, а потом затих и стал быстро худеть. На него было страшно смотреть. Казалось, что он таял в отвесных лучах солнца. На четвертый день штиля полную порцию воды получила только Джессика — ее обманули.
Море было необъятно, и шлюпка была в самом его центре.
Ночь была страшной, и звезды казались крупными каплями воды. На рассвете пятого дня преподобный Исайя Пуддль запел старинную шансонетку и Джессика расплакалась. И тогда совершенно неожиданно налетел шквал. Он поднял шлюпку и чуть не вырвал ее из воды. Рванул еще несколько раз и перешел в ровный, сильный ветер.
Джессика внезапно уснула, упав головой на Мишины колени. Рука деревeнела на румпеле, но переменить ее было невозможно. Это разбудило бы Джессику. Миша стиснул зубы и правил локтем,- он твердо держал на юг.
К вечеру впереди появилась белая полоса прибоя, а над ней — пальмы. Это был остров Джарвис.
Волна была с кормы и перерыв между двумя стенами пены был узок. Шлюпка медленно вошла кормой на гладкую волну, стремительно упала и с сухим треском раскололась на неожиданном камне. Справа ударил белый столб воды. Она слепила, кружила и тянула за плечи.
Волкова и отца Пуддля с осколком шлюпки выбросило на низкую коралловую косу. Миша стремительно поплыл к тому месту, где исчезло белое платье Джессики. Но она вынырнула на гребне и рассмеялась. Она плавала лучше его.
Миша обиделся и повернул к рифу. Из воды он вылез последним.
60
Это был праздник контракта. Шоколадные люди праздновали прибавку: два лишних часа в день и две лишних пачки табаку в неделю.
Дикие струнные инструменты аккомпанировали граммофону, гудел деревянный барабан, и глухо стучали по песку босые пятки трехсот с лишним танцоров. Они были с пиками и тросточками, с цветами на голове и в рваных фуражках, темные с веселыми глазами и ярко-белыми зубами.
Джентльмены сидели поодаль на веранде плоского дома, пили крюшон из виски с пальмовым молоком и смеялись. Джентльменов было трое, их лица под шлемами доказывали, что они часто пьют крюшон, но редко смеются.
Крюшон отдавал нашатырем и огнем, от него в глазах плыл дым и глотка становилась как войлок. Старались не пить, все, кроме доброго отца Пуддля. Волков рассказал о судьбе парохода «Констеллешион». Преподобный воодушевился и начал длинную проповедь, но внезапно исчез и вскоре появился, увитый гирляндами ярко-красных мясистых цветов. Вокруг него плясали четыре кофейных девицы в почти купальных костюмах, но он был несчастлив, он прижимал к
Всю ночь горели костры и ацетиленовые прожекторы. Пели и пили всю ночь, а утром пошли встречать пароход.
Он пришел с запада, назывался «Матахива» и шел на Таити. Хозяева острова категорически отказались расстаться с преподобным, они хотели, чтобы он их просвещал, и поэтому его не разбудили.
На пароход прибыли одни и могли говорить о себе что угодно. Волков записался Джоном Вульфом, а Мишу записал Майкелем Трайпом. Это был честный перевод подлинных имен и фамилий на английский язык.
Место рождения?- написал Петербург: в Штатах есть такой.
Профессия? — думать было лень — написал: натуралисты.
Джессика решила для простоты стать сестрой Волкова. На этом разошлись по каютам и легли спать.
Во сне стучал якорный канат, мягко пульсировала машина и медленно качалась койка.
«Матахива» вышла в море.
61
На Тонгарева в группе Пенрин перебрались на шхуну «Красавица Оатафу». Она не была красавицей: на ней не было ни одного незаплатанного паруса, ни одной чистой палубной доски и от нее пахло тухлыми устрицами. Это-запах жемчужного промысла.
Экипаж состоял из пяти круглоглазых, высоких и светлокожих канаков. По вечерам они собирались на носу и пели сентиментальные песни. Капитан, волосатый и пьяный, просыпался только, когда шхуна подходила к какому-нибудь населенному острову. Он съезжал на берег и через час неизменно возвращался, бешено ругаясь. Шхуна снималась и шла дальше. Так было на Ракуанга, на острове Нассау и на островах Опасности.
Чем капитан занимался на берегу, было неизвестно и неинтересно. Шхуна приближалась к обещанному архипелагу Самоа и дела было много. Два часа в день Волков учил Джессику русскому языку и два — Мишу английскому. С Мишей было труднее.
— Здравствуй, товарищ Миша,- сказала она на третий день.
— Ол райт,- ответил Миша, но дальше разговор не пошел.
На острове Мануа капитан задержался два часа.
Возвращаясь, он стоял на корме шлюпки, размахивая огромными руками и чуть не плевался огнем.
— Чертов Штром!- заорал он, выскакивая на палубу.- Удрал на Таити,- и добавил два десятка нелестных выражений по адресу Штрома.- Мы идем назад. К дьяволу Самоа, идем на Таити!
Отправляться на Таити было не к чему. Напоминать капитану о деньгах, уплаченных вперед за переход до порта
Апиа, главного города Самоанского архипелага — тоже. Сошли на берег.
До Апии было всего восемьдесят миль. Пошли на огромной туземной лодке. Тридцать рослых самоанцев с венками на головах пели боевую песнь и в такт били воду короткими веслами.
— Римская галера,- сказал Волков.
— Физкультура,- ответил Миша, и Волков улыбнулся: Мишку ничто не изменит.
— Она долбленая,- вдруг заявил Миша,- из одного гигантского ствола… вроде твоей любаньской березы.
И оба улыбнулись.