Факультет патологии
Шрифт:
— Эй, полгода я ждал тебя, он же мой спаситель, Наташья, — (и тут он это говорит), — самый дарагой человек после детей и жены. Он спас меня!
— Ладно, Торнике, это не важно.
— Почему не важно, о подвигах человека человечество должно знать!
Его лучший официант, шестидесятилетний Зураб, который кочует с ним по всем местам и ресторанам, где работает Торнике, наклоняется и что-то шепчет ему на ухо. Как грузинское эхо.
— Подожди, Сашь, сейчас вернусь, на кухне распоряжения дам
Он встает и уходит. Она удивлена.
— Ну, что, удивил я тебя? — Я целую ее руку.
— Если честно, то да. Я не представляла, что такое может быть в Москве или существовать. А почему он так любит тебя?
— Это долгая история. Ты голодная? Она ласково смотрит на меня:
— Нет, почти нет. Только чуть-чуть хочется вина, я немного устала.
Я вообще тоже есть не собирался, так как цены здесь бешеные, а в кармане у меня рублей двадцать, не больше, я хотел просто посидеть, чтобы она послушала группу и мы выпили вина, отпраздновав ее окончание.
— Все в порядке, дорогой. Закуску я тебе даю легкую, специально. Зураб сам будет обслуживать, как самых дорогих гостей. Но он дороже, Наташь, вы не обижайтесь.
Она улыбается, глядя на меня:
— Я знаю.
И тут начинается у нашего стола столпотворение, носят четыре официанта, а старый Зураб распоряжается, что куда ставить, чтобы не мешало; приносят: капусту по-гурийски, грузинские соления, маслины, оливки, травы, зелень, белый сыр, сациви, сацибели, хачапури, лобио, — чего только не несут и ставят на наш стол.
— Торнике, что ты делаешь, кто съест столько?
— Э-э, слушай, о чем ты говоришь, не упоминай такую мелочь. Ты сюда не кушать пришел?
Я понимаю. А кто сюда кушать пришел, ты думаешь я? Я на эту еду смотреть не могу. Закусите немного, выпейте шампанского.
На столе уже локти ставить некуда.
— Вах, я же забыл распорядиться насчет вина. Наташья, скажите, какие у вас самые любимые две марки вина.
Она качает головой, подразумевая, что здесь не будет, и она не хочет обижать его гостеприимства.
— Нет, ну вы скажите, а мы посмотрим. Никто ж не умрет от этого.
— «Твиши», «Хванчкара».
— Вай, — он даже привстает на стуле, — откуда такие вина знаете?!
— Она же оттуда, я тебе говорил, — объясняю я.
— Ах, да, забыл совсем я, ты видишь, какая работа. — Зураб, — кричит он, хлопая в ладоши. И говорит что-то по-грузински. Он счастлив, и ему приятно: только в двух местах в Москве есть эти вина, в «Интуристе», в валютном баре, и у него.
Мы пьем «Твиши», она не верит.
В этот момент начинает стекаться публика. Торнике уходит от нас и впускает сам лично каждого. Все знают его или приезжают с тем, кого знает он. Чужих нельзя. Люди, заходящие и проходящие
«Твиши» — обалденное вино. Зураб уже спешит, несет горячий сулугуни, прямо шипящий еще на тонкой металлической сковородке.
Она ест всего понемногу, пробуя, и очень красиво. И смотрит на меня так, что я вообще забываю, где я, на каком небе, и зачем мы здесь находимся. Мне совершенно ничего не хочется, только смотреть на нее. Что со мной?
Начинает играть группа, она играет классные вещи. Их певец-лидер стоит и пьет что-то у стойки бара, он, пока не платят, петь не начинает вообще.
Публики уже достаточно и всё прибывают, но зал большой. Новые и новые, и все смотрят на наш стол. Одеты они так, что мне стыдно за свое одеяние.
Появился Зураб, толстый, добрый и классный старик.
— Сашя, — (этот по-другому меня склоняет), — Торнике Мамедович занят, много гостей, и просит извинить, что не может уделить самым дорогим гостям самого большого внимания, и просит не обижаться сильно. — Зураб мне подмигивает по-грузински.
— Скажите, чтобы не беспокоился. Спасибо.
— Все есть, все хватает, дорогой, что еще могу я принести для лучших гостей Торнике Мамедовича и моих?
— Спасибо, это больше чем достаточно. Жалко, что с собой не могу взять, очень вкусно.
Он сияет и исчезает.
Она пьет вино очень медленно, красиво-маленькими глотками. В голове у меня слегка весело и кружится, и от горячего сыра, который я обожаю, и от мягкого вина.
Я смотрю на нее и говорю:
— Ты как богиня.
Она замирает с рубиновой капелькой на губах и впервые смущается.
— Я хочу поцеловать тебя, это удобно здесь? Мне нравится, что она это спрашивает, я не люблю, когда люди наружу выставляют свои чувства. Я наклоняюсь, и мы целуемся.
Кто-то платит, и певец начинает петь. Голос у него глубокий, приятный, но мне не нравится, больше шума из него делают, как и из всего у нас. Мне нравится, как играет группа.
И тут они начинают играть классную вещь, которая год назад мне обалденно нравилась. Я не знаю названия, но там есть такие слова «Леди, леди, леди», английская песня.
— Ты хочешь потанцевать? — спрашиваю я.
— Как тебе только хочется.
— Ты умеешь? — ну везде мне надо выставиться знатоком.
— Немножко. — Она мягко улыбается.
Мы встаем, и в этот момент я вижу, что взгляды всего зала прикованы к нам. Вернее, к ней. Они и раздевают, и одевают, и оценивают, и просят, и хотят, и зовут, и не понимают. Последние, конечно, насчет меня.