Фальшивые лабиринты, или Иллюзия отражений
Шрифт:
Я не стал больше спрашивать, почему и зачем он тут находится. Было ясно: чем-то он насолил Вике, она выдрала его из общей фотографии — правое плечо у него выглядело деформированным, обрезанным — и бросила в темницу, на хлеб, на воду.
Остальные освобожденные оказались мне тоже знакомы— кроме двух молодых ребят. Они, очевидно, входили в круг неинститутских знакомых Вики и потому я их не знал.
Среди прочих я заметил и двух девушек — Виолетту Осипову и Джульетту Собакину. Обе плакали и размазывали косметику по лицу.
Ну вот, и куда их теперь? Брать с собой? По пять человек на лошадь? «Пятнадцать человек на сундук мертвеца... — уныло запелась где-то внутри меня старинная песня и завершилась глухим вздохом: — Ио-хо-хо...»
А
Почему-то я чувствовал ответственность за всех освобожденных. Они-то вообще ни сном, ни духом не ведали, за что и почему очутились здесь. Разве что Вика самолично являлась для пояснений к каждому, затянутая в черную кожу, с длинным хлыстом в руках, эсэсовской фуражкой на голове и малиновыми энкавэдэшными погонами на плечах... Но это уже мои личные фантазии.
Куда же их девать? Ни проектных, ни научно-исследовательских, ни учебных институтов здесь пока нет, а если вдруг один и найдется, чем они будут заниматься, кого учить, что исследовать, что проектировать? Замки? Они и так по типовому проекту построены. Или же удастся нашим ребятам внести Революционную струю в местный быт?
И почему я должен о них заботиться? Почему бы Вике немного не подумать о тех, кого она перенесла сюда по своей воле? «Мы в ответе за тех, кого приручили» — даром ли старался Сент-Экзюпери. Но она никого не приручала — наоборот, перенесла сюда, чтобы отомстить. Но отомстить-то она хотела живым людям, а страдают их копии, абсолютно невинные. И за что мстить? За недостаток внимания к собственной персоне? За, может быть, справедливое замечание со стороны директора института? Или она считает, что мы — как те японские чучела руководителей, по которым можно лупить изо всех сил, потому что они ничего не чувствуют? Да, куклы не чувствуют, но детям жалко и кукол — дети-то чувствуют!
Ответственен ли творец за свои творения? Или создать — создал, а там — разбирайтесь сами, как хотите? «В поге лица будешь ты добывать хлеб свой». А раньше все падало с неба. Что это — недоработки или так было задумано изначально? Что происходит от программы, а что появилось в результате саморазвития? Или это правило: создал — и ушел. Может, когда-нибудь вернется, а может быть — и нет.
А мы? Ответственны ли мы? Или спасли — на том и спасибо? Но ведь для них этот мир вообще чужд, они его не знают, у них не было времени познакомиться с ним. Более того: у них уже сформировалось резко отрицательное отношение к нему... А может, это и к лучшему: знать, что мир жесток изначально? Но ведь тогда и самому придется быть жестоким, а жесток ли на самом деле весь мир? Мы ведь его еще так мало знаем, и свое незнание переносим на него. Свои боязни, опасения, страхи — на мир. А при чем тут мир?
Но, так или иначе, им надо привыкать к новой действительности, новой реальности, начинать жить новой жизнью. Возьми мы их с собой — а им это нужно? Зачем им чужие проблемы, чужой дракон, чужая принцесса? А мы должны заниматься тем, чем начали, чем должны.
Все равно ведь никто из них не сможет вернуться в прежнюю, докомпьютерную реальность. Пусть устраиваются сами, как смогут — погонщиками верблюдов, водоносами, стражниками. Если кому-нибудь повезет, станет купцом, ученым. Неужели же в средние века, пусть и компьютерно смоделированные, не смогут найти себе применение научные работники двадцать первого века?
Когда мы вышли из темницы — сырость стен и недостаток освещения сильно давили, — я держал речь.
— Я понимаю, мы не на профсоюзном собрании, — начал я. — Обстановка для всех более чем необычная, но надо примириться с реальностью. Другой у нас не будет. Я не стану возвращаться к причинам, которые забросили вас сюда, я их не знаю (я решил немного слукавить), но в настоящее время наилучшим выходом для каждого из вас будет принять все окружающее как
С этими словами я передал Ивану Яковлевичу свою карту окружающей местности — как на платке, так и перерисованную с пола замка, объяснил, где что находится и как лучше добраться до ближайшего города, а также разделил все имеющиеся у меня золотые монеты поровну между всеми. То же самое сделали и сэр Жеральд с Юнисом — как истинные рыцари; впрочем, оставив себе карты. Имея всего одну карту, освобожденные узники просто вынуждены будут держаться вместе. Вопрос же денег, как наиболее щекотливый, мы решили сами: чтобы изначально не создавать богатого сеньора и нищих вассалов.
Перекинувшись парой слов, мы решили снабдить освобожденных на первое время и провизией из наших, казалось, неистощимых багажников. Деньги деньгами, но их нужно научиться тратить... А продукты —доставай и ешь.
Юнис, расчувствовавшись, отдал девушкам половину своего стратегического запаса ирисок — впрочем, их и осталось не очень много, — за что они, приподнявшись на цыпочках, чмокнули его в обе щеки, так что он зарделся спелым помидорчиком.
Да, тащить с собой всю компанию было бы для нас слишком большой обузой. А так мы могли чувствовать себя почти благодетелями. В самом деле: все они — взрослые люди и нянькаться с ними нужно как можно меньше.
Иван Яковлевич, как человек обстоятельный, пытался разузнать у меня основные принципы организационной структуры власти в стране. Я ему толком ответить ничего не смог, лишь, пожав плечами, произнес: «Королевская...», на что он, хмыкнув, пробормотал: «Понятно...». Но видно было, что ему ничего не стало понятно, потому что он, помолчав, снова спросил: «Нет, но влиятельные фамилии...», а я развел руками и сказал, что знаю не больше его, что у меня не было времени выяснять, кто тут более влиятельный, кто -менее, а пришлось отправляться в долгий путь, чтобы не попасть в темницу. При слове «темница» он помрачнел, но когда услышал, что я мотаюсь по стране целую неделю, горько усмехнулся и сказал:
— Неделю? А я вот, молодой человек, здесь уже полгода муки принимаю... — и он еле удержался, чтобы не пустить слезу.
Все это не очень вязалось с его нынешним обликом: он поздоровел и помолодел лет на двадцать — с момента нашей нынешней встречи, — но психология, видно, осталась старая, тюремная.
Я постеснялся спрашивать, какие именно муки ему пришлось принимать, но, судя по полному палаческому набору, увиденному мной в комнате, на двери которой имелась скромная надпись «Пыточная», Вика здорово проштудировала данный раздел человеческой истории, отчего и начала выглядеть в моих глазах изощреннейшим садистом. Оправдать ее могло разве то, что она не использовала инструменты по их прямому назначению, а просто содрала картинку из компьютерного курса по средним векам Европы — для чисто психологического воздействия на узников.