Фальшивый принц
Шрифт:
— А еще глуп, — добавил я.
Мотт усмехнулся:
— Ну, и это тоже.
Надеть тот наряд, что приготовил для меня Коннер, оказалось непросто. Он был роскошнее костюмов, что мы носили в Фартенвуде, и немедленно напомнил мне ту сторону дворцовой жизни, по которой я ничуть не скучал. Камзол был длинный, черный, с золотой атласной лентой от груди до нижнего края. Под него я надел белую рубашку, у которой оказался слишком узкий воротник, туго сдавивший мне шею. С плеч ниспадал темно-пурпурный
— Настоящее золото? — спросил я. Мотт кивнул и подал мне пару новых кожаных сапог и нелепую шляпу с длинным белым пером. Я взял сапоги, а от шляпы отказался.
Я сел перед зеркалом, и Мотт причесал меня и завязал волосы лентой.
— У вас щека все еще красная там, где он вас ударил, — сказал он. — Но к тому времени, когда приедем в замок, должно пройти.
— Надеюсь останется. Пусть напоминает Коннеру, как он, по его мнению, важен для меня. — Я поймал взгляд Мотта в зеркале. — Ты верен мне?
Мотт кивнул.
— Моя жизнь — ваша, принц Джерон. — Он поправил воротник моего камзола и сказал: — Что вы теперь о себе думаете?
— На лучшее я не мог рассчитывать.
В дверь постучали. Мотт открыл, и вошла Имоджен с едой на подносе. Глаза у нее были красные, но сухие. Я хотел попросить Мотта выйти, чтобы поговорить с ней, но знал, что он должен выполнять приказ Коннера. Кроме того, не мог сказать ей больше того, что уже было сказано. Она была несчастной жертвой этого плана, и виноват в этом был я. Если и можно было извиниться, я все равно не знал как.
Она поставила поднос на маленький столик в центре комнаты. Мотт велел ей принести поднос прямо мне, но я поднял руку и сказал, что сам подойду. Она, должно быть, заметила, как болезненно я поднялся, между бровями у нее появилась морщинка, глаза вопросительно смотрели на меня. Я улыбнулся в ответ, но не думаю, что она поверила моей улыбке.
— Хотите, чтобы она ушла, пока вы будете есть? — спросил Мотт.
Игнорируя его слова, я обратился к ней:
— Ты сегодня что-нибудь ела?
Она бросила быстрый взгляд на Мотта, но я сказал:
— Имоджен, это был мой вопрос, а не его.
Она медленно покачала головой. Я поднял крышку с подноса и обнаружил мясной пирог и кусок хлеба.
— Здесь более чем достаточно для нас обоих.
Она беззвучно проговорила «нет», но я притворился, что не видел, и разделил пирог на две порции, отложив одну половину на тарелку с хлебом. Я протянул ей тарелку и сказал, что съем свою половину после нее.
— А ты ел, Мотт? — спросил я.
— Лучше бы ел, потому что на троих это не разделишь, — ответил Мотт.
Имоджен так набросилась на еду, будто не ела несколько дней.
— Хочешь еще? —
Она покачала головой и встала, отходя от стола со склоненной головой.
— Она поедет с нами в замок, — сказал я Мотту.
— Это не по плану Коннера… — начал Мотт.
— Зато по моему плану. Что делали Тобиас и Роден весь день?
— До Коннера вчера вечером дошли некоторые слухи. Он послал их в город, чтобы они что-нибудь разузнали.
— Что за слухи?
— Что есть и другие принцы, ваше… другие принцы, Сейдж. Оказывается, не у одного Коннера возник такой план.
— Да, но у Коннера есть некоторое преимущество перед остальными, так? — Мотт улыбнулся мне в ответ. Имоджен заметила этот обмен улыбками, но, конечно же, ничего не сказала.
Коннер вернулся в комнату, когда я заканчивал есть. Он приказал Имоджен отнести поднос, а Мотту — ждать снаружи и закрыл за ними дверь. В руках у него было два свертка.
— Выглядишь хорошо, — сказал он.
— Лучше, чем чувствую себя, — ответил я холодно.
Коннер взглянул на меня без тени сочувствия.
— Надеюсь, ушибы заставят тебя надолго запомнить мои слова.
Можно было с уверенностью утверждать, что я никогда их не забуду. У меня кровь закипала каждый раз, как я думал о них. Я кивнул в сторону свертков.
— Что в них?
Он начал разворачивать первый, поменьше.
— Это ты уже видел, — сказал он и достал отделанную изумрудами шкатулку. — Она принадлежала королеве Эрин. Об этом знали всего несколько человек. Даже я не знал, пока не заглянул в эту шкатулку после их смерти и не увидел.
Он достал маленький бронзовый ключ и открыл шкатулку. Я увидел лишь несколько свернутых листов бумаги.
— Что это?
Он подал их мне.
— Ты положишь это в карман. Я думаю, это более чем достаточное доказательство твоей подлинности, но всегда лучше перестраховаться.
Я развернул бумаги, и у меня вырвался нечаянный вздох. Я знал, что моя мать рисовала, но не мог оценить ее способности, когда был ребенком. Это был простой набросок, мой портрет, сделанный примерно в то время, когда они с отцом отправили меня в Баймар.
Я смотрел, как она нарисовала мои глаза. В них не было вызова и высокомерия, которые всегда изображали придворные художники, а было то неуловимое выражение, которое может заметить лишь мать, видевшая в своем сыне то, чего не видели другие. Глядя на рисунок, я увидел себя таким, каким видела меня она, и с нежностью провел большим пальцем по бумаге. Я почувствовал ее любовь ко мне.
Тут я заметил, что Коннер наблюдает за мной. Я быстро свернул рисунок и сунул в карман.
Коннер все еще смотрел на меня.