Фанфан и Дюбарри
Шрифт:
— Нет, подожди! Я же не сказал, что дам их тебе обязательно! Ты даже не спросил, а я согласен? — недовольно пробурчал он. — Знаешь же, что у меня на тебя иные виды, точнее говоря, у меня были иные планы, — добавил он с столь грустным выражением, какого до сих пор Фанфану у него видеть не приходилось. — Признаюсь, я немного огорчен…
— Именно так я и подумал!
— Но подожди! — повторил брат Анже, вновь оживая. — Я ведь не сказал последнего слова! — При этом он непроизвольно помахал письмом, написанным монсеньору герцогу, и снова вспомнил Жанну. Потрясенный мыслью, что Фанфан может исчезнуть и, несомненно, навсегда,
— Так ты всерьез решил уйти?
— Да!
— Не понимаю, как мадам Колиньон тебе позволила! — воскликнул он с известной долей огорчения, все ещё не придя в себя от неожиданного сюрприза. Ведь только для того, чтобы устроить Фанфану аудиенцию у герцога Орлеанского, понадобилось бы не меньше двух недель!
— Элеоноре я ничего не сказал, — ответил Фанфан. — Хотел уйти и от нее, и от Фаншетты… — Поскольку брат Анже удивленно уставился на него, добавил: — Дело не только в Жюльене с Хлыстом.
На миг умолкнув, закончил свои излияния фразой, поставившей брата Анже в тупик:
— Все время печь, все время разносить продукты — с ума сойти можно!
— О! — удивился брат Анже, потом спросил:
— Ты называл её Элеонорой?
— Ну разумеется, — ответил Фанфан, который думал совсем о другом: даст ли ему брат Анже тех пятьдесят ливров.
— А! — протянул брат Анже, сказав себе в душе: "- Ну и дети пошли!"
С трудом поднявшись с постели, в длинной ночной сорочке, спадавшей до пола, так что закрыты были даже пальцы ног, он был похож на длинную жердь. Покряхтывая, дошел до умывальника и налил стакан воды.
— Что-то вы неважно выглядите! — сочувственно заметил Фанфан. Брат Анже, приложив руку к груди, поморщился.
— Нет-нет, — задыхаясь возразил он. — Нет, правда, поверь мне!
Фанфан видел, что тот весь посинел, но ничего не сказал. Снова ему захотелось плакать — как перед тем, когда он покидал Элеонору и Фаншетту, Николя Безымянного и Святого Отца, не набравшись духу даже распрощаться с ними. Теперь же он сумел сдержать себя, чтобы не испугать брата Анже, поскольку понял, что брату Анже осталось жить недолго.
Именно эта жестокая мысль заставила его внезапно воскликнуть:
— Если хотите, брат Анже, на несколько дней я могу остаться у вас… а вы расскажете, что может ожидать меня в пути! — И, говоря это, он пытался улыбнуться, и добавил: — Я свой отъезд немного отложу!
— А, это мне нравится больше, — заметил брат Анже и вздохнул облегченно, поняв, что получил отсрочку, и что ему ещё может удастся уговорить Фанфана отказаться от его бессмысленного плана.
Всю ночь, пока Фанфан спокойно спал рядом, брат Анже размышлял, каким же образом лучше свести сына и мать лицом к лицу.
Жанна, ещё не ставшая "официальной" королевской метрессой, жила ещё не в Версале, а на рю де ля Жусьен, в собственном дворце, где поместил её Дюбарри ещё несколько лет назад. То был
Брат Анже, всесторонне обдумав свою проблему, пришел наконец к мысли, что в шахматную партию нужно ввести фигуру, имевшую на Жанну куда больше влияния, чем он сам. И это была никто иная, как мать Жанны — да-да, Анна Рансон, прекрасная Анна, которая когда-то была расстроена её беременностью, но которая позднее, по мере роста Жанниных успехов, с течением времени смирилась — уже настолько, что перешла жить под её кров! Это счастливое сосуществование возникло благодаря графу Дюбарри. Году в 1763 или 1764 граф Дюбарри благодаря махинациям с поставкой припасов для армии завязал отношения с Рансоном, который был, как мы помним, супругом Анны и, как по крайней мере думал он сам, отцом Жанны. Граф Дюбарри устроил, чтобы Рансона назначили сборщиком соляных податей во Фресне-сюр-Сарт, куда Рансон и убыл — и хитрец граф поселил у себя не только его дочь, но и её мать, причем мы не беремся утверждать, что его любовницами стали обе!
Анна Рансон! Да, её нужно привлекать к игре! Фанфан, в конце концов, её внук! В её возрасте она просто должна быть тронута, что из глубин времен вернется внук. И какой очаровательный! И так похожий на нее! Да, именно она сможет в удобный момент — как-нибудь утром, пока дворец ещё не будет полон гостей и Жанна только проснется… вот тогда Анна Рансон и втолкнет мальчика в спальню Жанны и сообщит:
— Это твой сын, дочь моя!
А что произойдет дальше — там будет видно. Фанфан поселится в каком-нибудь укромном месте со слугой, которому можно доверять — лучше всего с немым слугой, который и писать не умеет! Нужно только удивить Жанну, использовать удобный момент, когда со сна она ещё не думает о своем положении и той великой осторожности, к которой это положение её обязывает — короче говоря, когда она ещё живой человек!
Пока брат Анже строил свои планы, Фанфан, как мы сказали, спал. Не знаем, что ему снилось, быть может, странствия по Франции, львы, Святая земля, или то, что он месит тесто для хлеба. Во всяком случае не то, что пришло время снова встретиться с матерью, чтобы с её помощью когда-нибудь достичь того приличного положения, о котором для него уже десять лет мечтал брат Анже. Теперь это время пришло!
Когда Фанфан проснулся, он был немало удивлен, что лежит не в постели Элеоноры, но потом заметил, что потрясенный брат Анже разглядывает какую-то вещицу.
— Доброе утро! — вежливо сказал Фанфан. — Я прекрасно выспался.
— Что это? — спросил брат Анже, казавшийся немало потрясенным, и показал ему что-то на ладони. — Я только что нашел это в постели…
Это был медальон, который графиня Дюбарри дала Фанфану!
— О, видно цепочка порвалась! — воскликнул тот. — Это графиня Дюбарри! — добавил он намеренно небрежно.
— Откуда это у тебя?
— От нее! — Фанфан встал. — Где бы мне отлить, мсье?
— Там! — брат Анже указал на ночной горшок. — От нее? От кого?