Фантастика 2002. Выпуск 2

Шербак-Жуков Андрей

Всего за каких-то полгода (а кто-то твердит, что это мало!) были разработаны методы выращивания тканей, а затем и отдельных органов, пригодных для трансплантации. Одна за другой проведены несколько операций, о каких в официальной медицине могли только мечтать. В центре появились сотрудники, найденные не то Гарловым, не то самим Борисом Анатольевичем, эти старательные молодые люди по уже готовым методикам выращивали трансплантаты для будущих операций. В особнячке становилось тесновато, настоящая биостанция со своим зевающим завлабом теснилась теперь в одной комнате, две другие уступив Тимолеву.

Борис Анатольевич появлялся нечасто, но всегда с деньгами и задушевными разговорами.

— А

ведь я заправским теневиком стал, — как-то между прочим сказал он, прихлёбывая чай из тонкого химического стакана. Чай по древней традиции всех лабораторий заваривался в фарфоровой эрлиховской кружке и пился из стаканов богемского стекла, никогда не употреблявшихся в работе. Общительный спонсор мгновенно усвоил этот нехитрый обычай и без чая из лаборатории не уходил.

Фраза о теневике озадачила Тимолева.

— Это в каком смысле? — спросил он, вежливо приподняв бровь.

— А в самом прямом, — благодушно ответствовал меценат. — Я, конечно, слыхал, что фундаментальная наука рано или поздно начинает приносить прибыль, но чтобы вот так… Вы знаете, сколько, оказывается, люди готовы платить за пересадку поджелудочной железы?

— Представления не имею, — честно ответил Тимолев. — И вообще, кому это нужно? Тут же нет жизненных показаний.

— Зато это верный способ избавиться от сахарного диабета. Представляете, хирургическое лечение диабета? И мы вынуждаем хранить это в тайне. Операции делаем подпольно, деньги получаем незаконно. Типичный пример теневой экономики. — Борис Анатольевич криво усмехнулся и добавил: — Причём господа пациенты, а их уже трое, искренне уверены, что трансплантат был взят у живого человека.

— А как же несовместимость? — не выдержал Тимолев. — Курс лучевой терапии — это покруче любого диабета.

— Им сказали, что курс лучевой терапии прошёл донор перед операцией, так что им ничего проходить не нужно.

— Бред! Срабатывает иммунная система реципиента! При чём здесь донор?

— Правда? А они поверили. И я тоже думал, что тут все в порядке. Все наша темнота… — Борис Анатольевич опустил в чай три кусочка сахара, с интересом наблюдая, как белые кубики истаивают, на глазах разрушаясь.

— Кроме того, — сказал Тимолев, — кто согласится быть донором на таких условиях? Даже если этот человек выживет, он инвалид на весь остаток своих недолгих дней.

— Тут всё не так просто. — Борис Анатольевич решительно размешал чай, окончательно разрушив оплывшую сахарную постройку. — Обычно мнение донора никто не спрашивает. Видите ли, занявшись этим бизнесом, я прежде всего изучил рынок. Не удивляйтесь, раз есть спрос на органы для пересадки, то будет и предложение. Как правило, донорами оказываются люди, запутавшиеся в долгах и оказавшиеся на счётчике у бандитов. Их просто-напросто продают на запчасти. Неужели не читали? Об этом много писалось.

— Я не читаю перед обедом советских газет, — процитировал Тимолев.

— Тем не менее рынок существует, суммы вращаются немалые, а мы с вами, своими «этически неоправданными методами», уже слегка подпортили торговлю живым товаром. Не потому что мы дешевле — мы значительно дороже, — а просто после наших операций отторжения тканей не наступает. Чистый прагматизм: у нас выше качество. А так, рабов резать выгоднее, чем большинство подпольных клиник и занимается.

Тимолев судорожно глотнул горячего чая, заперхал, обжегшись, неловко принялся вытирать выступившие слёзы.

— Так-то, — нравоучительно произнёс Борис Анатольевич. — Этика-с… Между прочим, наши пациенты деликатно не интересуются происхождением трансплантатов. А меня считают крутым русским мафиози, который по ночам отстреливает запоздалых прохожих и ворует детей. А я своих клиентов тоже, между

прочим, не разубеждаю. Пусть боятся и уважают. Опять же помалкивать будут.

Вид у Тимолева был совершенно потерянный, оставалось только помалкивать и слушать монолог спонсора.

— У вас, Сергей Владимирович, чистая наука, башня из слоновой кости, этическая стерильность, можно сказать, так и то вас достали. А вообще медицина — дело кровавое. Ваш приятель Гарлов много может порассказать на эту тему. Да и я могу. Давно, ещё в бытность мою студентом, попали мне в руки архивы Русского венерологического и сифилидологического общества имени Тарновского. Их в макулатуру сдали, а я вытащил. Два толстенных тома, а в них подшиты подлинные документы. Прелюбопытнейшее чтение, осмелюсь доложить! Сначала всё благопристойно: сбор средств на памятник этому самому Тарновскому, не знаю, кто такой, наблюдения за больными, статистика всякая: сколько в России сифилитиков приходилось на душу населения… А вот второй том, где советские времена пошли, — это нечто! Вот где наука-то разбушевалась! Брали сифилитика, заражали кандидомикозом. Или брали кандидомикозного больного и прививали ему сифилис. А потом изучали развитие смешанной инфекции. Какие-то очень поучительные выводы делали. И это не где-нибудь в гитлеровских концлагерях, а в Ленинграде, в больнице у Калинкина моста, что Саша Чёрный воспел. Потом всё засекретили, но не думали, что рукописные отчёты сохранятся. Меня это чтение сильно избавило от юношеских иллюзий. В тридцатом году все научные общества к общему знаменателю привели, согнали в один колхоз — Научно-техническое общество. Тридцатым годом архивы и заканчивались. А знаете, какой самый последний доклад был прочитан в обществе Тарновского? Ни в жизнь не догадаетесь! «Борьба с правам и левым уклонами и правильная марксистско-ленинская позиция в лечении венерических заболеваний»!

— Как это? — промолвил Тимолев, возвращаясь к жизни.

— Очень просто. Вот если к врачу приходит больной, и врач принимается его лечить, то это правый, мелкобуржуазный уклон. А требование лечить классы: пролетариат — стационарно, трудовое крестьянство — амбулаторно, а прочих — не лечить вовсе, это уже левацкий загиб.

— А правильная марксистско-ленинская позиция?

— О! Она заключается в лечении трудовых коллективов. Скажем, труженикам морского порта всем без исключения — курс неосальварсана. Работницам ткацких и табачных фабрик — обязательное спринцевание перманганатом, и так далее…

— Неужто всё это правда? — тихо спросил Тимолев.

— Правда. Я сам читал этот доклад.

— Да нет, я не о том. Вернее, не только о том. Торговля людьми… человеческим органами для пересадки?

— И это правда, — жёстко сказал Борис Анатольевич. — Особенно активно этим делом львовская криминальная группировка занимается. А поскольку мы с вами по их бизнесу нанесли чувствительный удар, то следует ожидать вульгарных бандитских разборок. Так что не удивляйтесь, что охрана будет усилена, и постарайтесь, чтобы информация о вашей работе никуда не просачивалась. У наших конкурентов длинные руки и очень большие уши.

Разговор этот произошёл два дня назад. А вот сейчас в университетской аудитории на месте нерадивого студента сидит господин силовой министр и требует… ничего он не требует. У него просто умирает дочь. И если бы это был всего лишь бывший однокашник, можно было бы попытаться помочь. Но ввязывать в игру министра никак нельзя.

Когда лет десять назад фамилия сокурсника замелькала среди руководителей компетентного ведомства, кто-то из общих знакомых обмолвился в невесёлую минуту:

— А ведь получается, что он уже и тогда работал в органах. Опекал нас, обормотов. А мы при нём разговоры разговаривали.