"Фантастика 2023-100". Компиляция. Книги 1-23
Шрифт:
Ралидж в ответ рассказал, что им удалось узнать при помощи чар Рыси.
Затем была предложена и отвергнута добрая дюжина планов побега.
Наконец все утомились, присмирели и уселись на солому под открытым люком: и посветлее, и воздух вроде почище…
– Не робей, пестрая компания, - негромко сказал Сокол.
– Отобьемся!
– Хорошо, хозяин нас хоть обедом накормил, - отозвался Айфер. Наемник переживал меньше других: ведь с ним был Хранитель, а Хранитель обязательно что-нибудь придумает…
– На вечернюю трапезу
Ралидж заметил, что это плащ Пилигрима, и бросил на парня тревожный взгляд. Что-то он с особой заботой опекает высокородную госпожу! Не вздумал бы влюбиться, храни его от такого Безликие, а не то Людожорка будет в его судьбе далеко не самым страшным испытанием!
Пилигрим, не заметив взгляда Сокола, подхватил шутку барышни:
– Нас - вряд ли, а вот Рифмоплета могут позвать. Он вроде бы должен хозяину стихи читать… про какую-то Полуночную деревню…
– А пускай нам почитает!
– вскочила на ноги непоседа Ингила.
– Правда-правда-правда! Меньше тоска будет в голову лезть!
– Лютни нету… - для вида закапризничал поэт, но видно было, что стихи уже вертятся у него на кончике языка.
– Значит, то, что заказывал Спрут? Про Полуночную деревню?
– Попробуй только!
– вдруг бухнул Ваастан.
– Язык оторву! Все удивленно взглянули на наемника.
– Я эту сказку слышал, - пояснил тот нарочито небрежным тоном.
– Не знаю как стихи, а сказка страшная. Если покороче, чтоб девушек не пугать, дело так было: в одну деревню завернул на ночлег чародей. Он при себе много денег вез. Крестьяне позарились на золото и убили гостя. Перед смертью чародей проклял деревню. С тех пор много лет прошло. Живут теперь в той деревне люди как люди. С виду. А как наступает полнолуние - вся деревня превращается в чудищ… ну, вроде двуногих волков. Эти оборотни носятся по лесу. Если поймают путника - сожрут…
– Вот про это ты и собирался читать?
– негромко, но с явной угрозой спросил Пилигрим.
– При барышне… то есть при девушках… в темнице… да еще вечер вот-вот настанет…
– Не хотите - как хотите!
– оскорбленно отозвался поэт. В глубине души он сам признавал, что стихи не подходят для чтения в таком мрачном месте, но обида все же сводила горло.
Фаури поспешила вмешаться:
– Тогда пусть Рифмоплет прочтет свое самое-самое последнее творение!
Неожиданно поэт смутился:
– Я… госпожа… это не совсем удобно… я не уверен…
– А!
– догадалась Ингила.
– Куплетики не для женских ушей! Верно-верно-верно?
Юноша оскорбленно вскинул голову:
– Я не опускаюсь до кабацких виршей! Мое призвание - высокая поэзия!
– Жаль!
– разочарованно вздохнула Ингила.
– За кабацкие вирши в любом трактире накормят и напоят, а с высокой поэзией зубами с голоду полязгаешь. На нее любителя еще поискать…
– Любитель уже здесь!
–
– Я просто требую, чтобы ты прочитал мне свое последнее стихотворение!
– Не знаю, уместно ли это… Оно - про Вечную Ведьму. Госпожа на постоялом дворе рассказала нам… я долго думал, каково это - жить и помнить прошлые жизни…
– Как интересно!
– загорелась Фаури.
– Читай сейчас же!
– Все-таки жаль, что нет лютни, - вздохнул поэт, игнорируя сердитое покашливание Пилигрима. Он посерьезнел, подался вперед и заговорил негромко, размеренно, напряженно:
Опять неслышными стопами в мой дом бессонница вошла,
Опять безжалостная память меня сквозь вечность повлекла.
Сухим и пыльным покрывалом в окне полощется рассвет,
А я ищу, ищу начало в стальном кольце ушедших лет.
Но нет конца, и нет начала, и нет разрыва в той черте…
Я бы рыдала и кричала, но крик утонет в темноте.
Глаза бессмертия суровы - не умолить, хоть в голос вой…
Века черны, века багровы, века покрыты сединой.
Сокол подался вперед, словно желая остановить поэта, но промолчал - не так-то просто было прервать эти пульсирующие в полутьме строки.
Под пеплом мертвых лет таится след первой юности моей…
Ах, я легка была, как птица, и не боялась бега дней!
Сейчас я заблудилась в прошлом, как в череде слепых зеркал,
А раньше - падал летний дождик, и мир, как радуга, сверкал!
Легко творить мне было чары - как на рассвете песню петь!
Я и не думала про старость, но так страшилась умереть!
Тянусь я к юности, но снова все рассыпается золой…
Века черны, века багровы, века покрыты сединой.
Фаури потрясенно поднесла к губам тонкие пальцы.
По кругу жизнь бредет, по кругу: любовь и пытки, кровь и власть,
И нежные объятья друга не утолят желанья всласть:
Сквозь пелену воспоминаний смешон мальчишеский экстаз -
Ведь все любовные признанья когда-то слышаны сто раз.
Из плена памяти проклятой ко мне протянут руки те,
Кто целовал меня когда-то - но сгинул в черной пустоте.
Столетий ржавые оковы гремят и тащатся за мной,
Века черны, века багровы, века покрыты сединой.
Ингила, обхватив руками колени, глядела перед собой горьким, строгим взглядом.
Да, может память - просто память!
– быть хуже дыбы и огня.
Ее негаснущее пламя который век казнит меня.
Всего страшнее - смерть ребенка… О, как я выла в первый раз!..
С тех пор утратила я стольких… оплакать всех - не хватит глаз!
Все было, было, было прежде, кружит веков круговорот,
О смерти думаю с надеждой: а вдруг забвенье принесет?
Как погребальные покровы, простерлось время надо мной.
Века черны, века багровы, века покрыты сединой…
Несколько мгновений царила угрюмая тишина, которую прервали тихие всхлипы.