"Фантастика 2024-121". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
Разумеется, не забыв отдать приказ казакам Забайкальской бригады срочно выдвинуться к моему посёлку, дабы сжечь склады — запасы никоим образом не должны были достаться врагу. Серость серостью, но наставления и приказы генерал стремился исполнять всегда и везде. Чего он не знал, так это того, что спустя буквально минуту, его штабной офицер, передав командиру бригады запечатанный конверт, решил лично "проконтролировать" процесс и помчался вслед за эскадроном "поджигателей".
На "промысле", у речки с непроизносимым названием Хантухэдзы, народ спешно готовился. Без лишней паники — "нефтяные трубы" и "специальные консервы" были распакованы ещё с первыми ночными выстрелами. Прибытие забайкальцев, намеревавшихся всё незамедлительно пожечь, было воспринято безо всякого энтузиазма — "мои" казаки же с ходу предложили им не валять дурака
Александ Борисович сумел найти нужные командные слова и предотвратить наметившийся идиотизм на передовой. Как он объяснил, приказ Засулича имел тайное продолжение, и потому потребовал уточнения — для которого он и явился. Склады Волкова, безусловно, надлежало сжечь — но только если продуманная военная хитрость окажется проваленной, а возникнет реальная угроза их захвата. А до тех пор эскадрону надлежало оставаться при ополченцах и, при необходимости, помогать тем в обороне тщательно перерытых, под предлогом подготовки к строительству, позиций. На логичный же вопрос — неужели этими несколькими трубами будут рассеяны японцы — хорунжему тихо было предложено не считать себя умнее генерала, тем более вслух и при младших чинах.
Миномёты были объединены в три батареи, по восемь штук в каждой. По крайней мере, слаженные действия трёх батарей на полигоне отработать успели. Отдельно пришлось разориться на телефоны, формально закупленные для конторы управляющего на будущем нефтепромысле. И тракт был ополченцами пристрелян давно, ещё до того, как японцы вытеснили русские охотничьи команды с Хусанских высот на левом берегу Эйхо…
Передовые японские части шли, как и положено, колоннами. Не знаю, собирались ли они развернуться дальше, на подходе к складам — или так и думали зайти в них походным строем. Насколько я слышал, Куроки был очень осторожным военачальником, и сюрпризов не любил. Но провести разведку местности до боя он всё же не мог — левый берег в окрестностях Тюречена хорошо контролировался русской армией.
Александру Борисовичу пришлось наглядно убедиться, что есть задачи, которые "одной батареей трехдюймовок" не решаются. Зато решаются согласованным огнём двадцати четырёх стволов, пусть и весьма неточным из-за естественного разлёта. Ибо сотни осколочно-фугасных мин на ограниченной площади по плотной колонне — это действительно страшно.
Японские солдаты побежали. Надо отдать им должное — вперёд, в атаку. Но бежать через заботливо вырытые многочисленные метровые полузатопленные грунтовыми водами канавы (а под водой регулярно попадалась и арматура), под вой мин и грохот разрывов, было сложно. Особенно учитывая винтовочный и пулемётный огонь ополченцев и спешившихся казаков. Тем более, что задние части колонны ещё не понимали, что происходит и пытались пройти вперёд. Развернуть же полевую артиллерию было просто негде, да и некогда.
А как только наступление увязло, миномётчики (слава телефонам!) перенесли огонь на следующую отметку, дальше по дороге, отсекая уже разбитые части от возможных подкреплений. Забайкальцам долго объяснять оказалось не нужным — эскадрон вывел коней и, вслед за ополченцами, бросился в атаку на залёгшие остатки головных японских частей. Кроме двоих, галопом понёсшихся к заблаговременно перенаправленной приказом фон Шлиффена бригаде.
Армия Куроки дрогнула. Перенёсшие нелёгкий утренний бой, невыспавшиеся, усталые солдаты, часть из которых хоть и была в строю, но имела лёгкие ранения, попавшие на марше под огневой налёт невиданной ранее мощи — и на глазах которых их израненных товарищей рубят шашками выскочившие из дыма конные казаки… Обстреливаемые части сломали строй — и попытались отступить. На узкой дороге в тылах началось столпотворение, усугубляющееся мгновенно разлетевшимися самыми невероятными слухами. Вдобавок ко всему, ополченцы вывезли на четырех мотоциклах в поле миномёты и принялись палить как можно быстрее и как можно дальше по тракту. Попало, дай бог, с десяток снарядов — но для усугубления паники до критического уровня хватило.
Японцы проиграли первый бой войны. Как стало ясно позднее, не последней причиной тому стала осторожность генерала Куроки Тамэмото — опасаясь того, что случившееся является хитрым планом Засулича, равно как и того, что план
К вечеру подошли и остальные русские полки. Не знаю, что именно думал Засулич по поводу самоуправства Александра Борисовича, но черепашья скорость его предшествующего карьерного роста, похоже, проявила в нем весьма правильную черту — не спешить. И приближать к себе верных и полезных людей. Верных — потому, что в случае открытия "маленького секрета" с письменным приказом Забайкальской бригаде, отданным якобы от его имени, фон Шлиффену грозил расстрел. И полезных. Потому, что победителей не судят, а победа над впятеро превосходящими силами противника (более тысячи пленных, шесть тысяч убитых, включая генерала Ниси) при собственных гораздо меньших (полторы тысячи пленных, убитых и тяжело раненых) — есть лишь прямое доказательство генеральских военных талантов, назло злопыхателям. Что характерно, в пространном докладе на имя Куропаткина, Михаил Иванович не забыл упомянуть фон Шлиффена, как успешно командовавшего "засадным боем у Хантухэдзы" — в отличие от многих, старый генерал понимал необходимость "пряников". В целом же, Засулич в крайне вежливый выражениях извещал командующего, что "начать отступление, в соответствии с Вашими указаниями, перед превосходящими силами противника считаю в сложившейся обстановке невозможным в связи с разгромом и отступлением таковых".
Неожиданно осенённому генеральским благоволением Александру Борисовичу удалось еще настоять и на ряде "реформ" в Восточном отряде Маньчжурской армии. Потрясая прошлогодней статьей в "Русском инвалиде" за авторством капитана Свечина, о том, что лопата, кирка и пулемет за час делают из любого поля неприступную крепость, он убедил командование в необходимости соответствующих мероприятий. "Маневры, в коих пехота действует сама по себе, а артиллерия сама по себе, годятся против обозначенного противника в Царском Селе. В реальности же ничто не может открыто маневрировать ни в зоне эффективного огня артиллерии, ни тем более в зоне действительного ружейного огня. Современная скорострельная винтовка, а тем более пулемет, выметет любую пехоту и любую конницу, как выметала она зулусов в Африке — и французскую конницу в Франко-Германскую войну. Англо-Бурская война со всею отчетливостью показала нам лицо будущей войны — не яркие мундиры, блеск стали и решение дела в два часа, но поле, в котором противники целыми днями подкрадываются, вооружившись киркой и лопатой, избивая друг друга артиллерийским огнем, и поднимаясь в атаку лишь с пары сотен шагов", — декламировал фон Шлиффен, вбивая знания в головы офицеров, вынужденных по генеральскому приказу слушать его выступления. Что-то, наверное, задерживалось…
И примерно в то же время, когда на складах "недостроенного нефтяного промысла" гора принесенных мне японцами пулеметных патронов почти перестала расти, во Владивосток рейдером был доставлен третий трофейные транспорт японцев — из-за деятельности "пиратов" Япония была вынуждена задействовать для перевозок уже не мелкие пароходики, а океанские корабли. Собравшийся в порту народ — доставка трофеев вызывала заслуженный интерес — слегка удивился, увидев причаливающее судно. А корреспондент американской газеты "San Francisco Chronicle" Малькольм Джеффери (прибывший в город за тщательно скрываемый "гонорар") тоже обалдел — и бросился за фотоаппаратом. А потом — так же бегом — помчался на телеграф. Я же (приехав с Сахалина за неделю до этого дня) просто отправил в Хабаровск сообщение по радио…
Война в это время делалась неспешно — но вот телеграф работал очень быстро. Вечером двадцать первого апреля (то есть третьего мая по местному календарю) влиятельнейшая газета Западного побережья США опубликовала в специальном выпуске небольшую заметку. Утром четвертого мая ее перепечатали еще три десятка газет по всей стране. А утром пятого сразу в двух самых "солидных" изданиях восточного побережья — Вашингтон Пост и Нью-Йорк Таймс появилось интервью с простым американским миллионером Карлом Леманом: