"Фантастика 2024-180". Компиляция. Книги 1-29
Шрифт:
— Что они сказали? — искательно заглядывая в глаза, спрашивает Философа баснописец, имея в виду бежавшее городское начальство.
— Что здесь опасно оставаться, — бурчит тот.
— Пойдем, Графуша, а? — умоляюще произносит Корабельников. — Ну чего мы здесь застряли? Опасно же…
— Пойдем, — соглашается тот. — Как только так сразу… Вот найдем чемодан мой и почапаем.
— Да на кой хрен он тебе сдался, этот чемодан! — истерично воет поэт. — Сам же вытряхнул из него все барахло! Хочешь, я тебе свой подарю? Заграничный!
— Нахрен мне твой заграничный чемодан сдался… — огрызается Философ. — У меня там рукопись, понял!
— Тогда понятно… —
Они пытаются отыскать чемодан, воспользовавшись паузой в потоке беженцев на колесах, но вскоре их накрывает звуковая волна, которая слабее рева сирен, но гораздо страшнее оттого, что исходит от несметной толпы. Мужчины, женщины, старики, роняя скарб, затаптывая слабых, несутся по улице. Крики, проклятия, женский визг, мольбы о помощи оглушают почище сирены. Философ и его спутник вновь ныряют в подворотню.
— Что это, Третьяковский? — совсем уж неприлично визжит Корабельников. — О, боже!
Глава 5
Философ выхватывает из толпы какого-то мужчину в форме, прижимает его к стене и видит, что это милиционер. С белыми от ужаса глазами, страж порядка пытается вырваться, но Философ держит его крепко.
— Что происходит в городе? — говорит он. — Куда вы все несетесь?
— Ш-ш-ш, — шипит тот. — Ш-шары!
— Что еще за шары?
— Б-белые и ч-черные! — заикаясь отвечает милиционер. — Конец всему! Конец света! Господи помилуй…
— Ну, шары, и что с того? — спрашивает Философ. — Они что — сожрут тебя?!
— Отпустите меня, бога ради, гражданин! — умоляет милиционер. — У меня жена, дети, начальство…
Философ отпускает правоохранителя, тот выбегает на улицу и уносится, подхваченный человеческой рекой.
— И это наша доблестная милиция, — презрительно цедит Философ. — Шаров они не видали.
— Знаешь, с меня хватит…— решительно произносит Корабельников и пытается выйти из подворотни. Философ хватает его за хлястик чужого плаща.
— Куда ты, артиллерист! Затопчут ведь!
— Кто затопчет-то…
Философ отпускает поэта, потому что видит, тот прав — на улице опять пусто, если не считать нескольких тел, неподвижно лежащих на мостовой. Дождь прекращается, но вместо него появляются первые языки тумана. Философ подходит к одному из тел, переворачивает на спину. Это женщина. Видно, что толпа прошла по ней, не разбирая на что наступает. С трудом сдерживая рвотный рефлекс, он выпрямляется и ищет глазами Корабельникова. Баснописца нигде не видно.
— Чертовы инсектоморфы… — ворчит Философ. — Твари. Мало вам мертвяков! Это по каким таким законам творится этот беспредел? Илга… Тельма…
Философ резко наклоняется к мертвой женщине. Ему кажется, что это Тельма. Сзади него раздаются шаркающие шаги. Философ нервно оборачивается и видит как из клубов медленно крадущегося вдоль улицы тумана появляется силуэт человека. Это мужчина — он идет медленно, но твердо, четко печатая шаг ноги, глядя строго перед собой. При этом он не замечает Философа, который оказывается у него на пути.
— Куда прешь! — кричит ему тот. — Слепой что ли?..
Мужчина молча приближается. Видно, что он чрезвычайно грязен, вся одежда в лохмотьях, но лицо и торчащие из обшлагов кисти, неестественно белые. Философу этот странный тип кажется знакомым. Он пристально всматривается и у него невольно вырывается:
— Матерь божья, да это же… Лаар? Ты живой, что ли…
Бывший завотделом райкома ВЛКСМ по спорту не реагирует на его слова. Он вдруг
Не успевая коснуться старинной брусчатки, сфероид подпрыгивает в воздухе, словно отброшенный незримой преградой и перелетает куда-то за спину Философа. Тот едва успевает пригнуться. А с националистом происходит что-то не менее странное. Он вдруг как-то весь оседает, будто снеговик по мартовским солнцем, превращаясь в белое рыхлое месиво, которое вдруг распадается на туманные пряди и растворяется. На мостовой остается лишь груда грязной рваной одежды.
За спиной Философа возникает чья-то фигура. Он оглядывается через плечо и едва ли не вопит от ужаса. Затоптанная в панике женщина встает и с механической резкостью вздергивает окровавленные размозженные руки. Впрочем, с ними происходит обратная метаморфоза. Следы крови исчезают на фоне кукольной белизны теперь уже совершенно целых и чистых рук. То же самое происходит с лицом и остальными частями еще минуту назад мертвого тела. Вытянув фарфоровой белизны пальцы, женщина начинает двигаться.
Впрочем, путь ее не долог. Как и «Лаар» до этого, она «рожает» белый шар, который прыгает в направлении других тел, жуткими мешками, валяющихся там и сям. Касаясь трупа, шар растягивается по всем осям, поглощая человеческие останки, которые тоже начинают шевелится и вставать. Философ продолжает пятится, стараясь держать кратковременно «оживающих» мертвецов в поле зрения. Породив новые шары, они вслед за «Лааром» и неизвестной Философу женщиной, тоже превращаются в туман.
Вскоре вокруг не остается ни одного трупа. А в воздухе пахнет какой-то химией. Философ понимает, что это зачистка. Некие силы освобождают город, изгоняя не только живых, но и мертвых. Страшно представить, что творится на городских кладбищах. Философ не думает об этом. Его беспокоят черные шары, о которых говорил милиционер. Он внимательно осматривается, но ничего подозрительного поблизости не обнаруживает. По крайней мере, в той части улицы, где он находится.
— Эй, Третьяковский!.. — доносится из ближайшей подворотни голос Корабельникова. — Где ты, писатель хренов?.. Я нашел пару великов. Вроде, целые!
Он действительно выкатывает два велосипеда. Философ седлает один из них, пробует проехать с десяток метров. Двухколесная машина скрипит, но едет. Поэт присоединяется к нему и они начинают продвигаться к окраине города, в предместьях которого и живет баснописец. В городе тихо, он действительно словно вымер. Оба велосипедиста то и дело вынуждены объезжать брошенный скарб, а также — поломанные транспортные средства, вышедшие из строя или просто не заправленные впопыхах малолитражки, велосипеды с восьмерками передних колес, опрокинутые мотоциклы, но чаще всего разный бытовой хлам. Людей нет — ни живых, ни мертвых. Даже — мародеров. Даже дома выглядят так, словно они вот-вот обрушатся. Оконные рамы перекошены, двери сорваны с петель, на брусчатке блестят выбитые стекла. Под велосипедными шинами то и дело шелестят разбросанные бумажки. Все они почему-то одинакового размера и цвета. Корабельников останавливается, слезает с велика и подбирает несколько бумажек.