"Фантастика 2024-180". Компиляция. Книги 1-29
Шрифт:
— В смысле — к мастеру по изготовлению кукол? — переспросил я.
— Нет, это чекист. У него фамилия такая — Кукольник, — сказал Граф. — Я его видел мельком еще во время первого ареста и вот теперь довелось повидаться снова. Помнишь, я говорил, что лицо человека на киноролике напоминало погребальную маску? Ну так вот — это и есть лицо Кукольника. Он обгорел еще в детстве, а пластических операций тогда не делали, вот и получилось такое почти безносое, застывшее лицо.
— Входит, фильм, который показывал профессор, все же фальшивка?
— Так точно. Меня потому и пустили по конвейеру, чтобы я смирился с тем, что мне
— Обратно в тюрьму?
— Нет… Я узнал здание, выстроенное в стиле «модерн» лет пятьдесят назад. Когда-то оно принадлежало Купеческому собранию и вокруг него был общедоступный парк, теперь огороженный глухим бетонным забором, разумеется — с колючей проволокой поверху. Ворота, как я помнил, некогда славились изящной кружевной решеткой. Теперь же она оказалась закрытой толстыми металлическими листами. КПП, будка охраны, возле которой стоит на вытяжку угрюмого вида парень в форме внутренних войск МГБ, с автоматом в мозолистых, крестьянских руках. Сопровождавший меня офицер протянул ему бумаги и свое удостоверение. Внимательно изучив эти документы, часовой не стал открывать ворота, он просунул руку в караульную будку и на что-то там нажал.
За воротами, в глубине облетевшего осеннего парка, коротко взвыла сирена. Спустя несколько минут отворилась, врезанная в ворота, небольшая калитка и появился офицер в чине старшего лейтенанта. Он снова проверил сопроводительные бумаги и кивком велел мне проходить в калитку. Сопровождающий меня лейтенант остался снаружи. Так я попал в шарагу, организованную профессором Переведенским для реализации своей бредовой затеи. Новый сопровождающий повел меня к парадному входу Купеческого собрания, на дубовых дверях которого красовалась солидная остекленная доска с надписью, выполненной бронзовой краской: «МГБ СССР. НИИ-300». Старлей открыл дверь, ухватившись за покрытую патиной бронзовую ручку и пропустил меня внутрь.
Там он продемонстрировал мои документы следующему чекисту. Дежурный офицер внимательно сличил фотографии, приклеенные к бумагам, с моим лицом, кивнул солдату, что стоял на часах в вестибюле, и старший лейтенант повел меня к широкой лестнице с красным ковром, который был прижат к скользким мраморным ступеням потускневшими медными прутьями. Мы поднялись на третий этаж. Там свернули по коридору направо и остановились у обитой кожей двери, на которой блестела стеклянная табличка: «НАУЧНЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ ПРОФ. ПЕРЕВЕДЕНСКИЙ А. С.». Сопровождающий меня старлей нажал на дверную ручку в виде львиной лапы, и, заглянув в проем, доложил кому-то внутри приемной кабинета профессора:
— Заключенный Третьяковский, Евграф Евграфович. Статья пятьдесят восемь, пункт семь.
Я не слышал ответа, но офицер посторонился и пропустил меня в приемную. Шагнул следом и затворил дверь. В приемной он передал мои документы обычной секретарше. Та кивком отпустила офицера и показала мне на стул у стены. Старлей, щелкнув каблуками, вышел. Я сел на указанный стул и принялся украдкой осматривать приемную. Ничего особенного.
Зазвенел телефон. Секретарша взяла трубку.
— Да, товарищ профессор. Он здесь!
Сообразив, что речь идет обо мне, я поднялся.
— Проходите, — сказала девушка.
Я шагнул к двери, потянул на себя рукоятку. В просторном светлом кабинете обнаружился маленький человек, одетый в строгий серый костюм, отдаленно напоминающий сталинский френч. Его глаза за стеклами круглых золотых очков смотрели строго, но на круглом лице, снабженном двойным подбородком, блуждала приветливая улыбка. Стол этого приветливого с виду гражданина стоял перпендикулярно окну, чтобы дневной свет падал справа. Зато кресло для посетителей было поставлено сбоку от стола и посетитель просто вынужден был выворачивать шею, если хотел во время разговора видеть лицо собеседника. Мне разглядывать Переведенского было незачем, я с удовольствием опущусь в прохладные кожаные недра этого кресла и буду рассматривать корешки книг в шкафу напротив.
— Называйте меня просто — товарищ профессор, — сказал хозяин кабинета и добавил: — Очень рад видеть вас здесь. Можете раздеться!
И он указал на рогатую вешалку у двери, где уже висело солидное кашемировое пальто и шляпа — надо полагать принадлежавшие самому профессору. Покачав головой, я как был в своем сером пальтишке-обдергайке, так и устроился в неудобно поставленном кресле, а кепку положил себе на колени. Наверное такая форма протеста выглядит крайне глупо, но много ли у зэка возможностей сохранить достоинство? Переведенский покачал головой, открыл папку, что лежала перед ним, и принялся ее листать. Понятно, что это было мое «Дело», но ни малейшего любопытства я насчет него не испытывал. И так знал, что в нем описана вся моя биография, включающая три войны и два ареста. Да и вряд ли научного руководителя «НИИ-300» интересовали мои военные подвиги и трудовые достижения в лагере.
— Хочу сразу, без околичностей, сообщить, что ваша, пусть и не совсем легальная, научная деятельность показалась мне заслуживающей внимания, — начал профессор. — В нашем институте вы получите возможность реализовать свои философские идеи. Я скажу больше: рассматривается вопрос о назначении ряда стипендий ученым, чья деятельность может послужить укреплению и развитию нашего государства.
— Что, даже — зэкам? — не без сарказма уточнил я.
— А что — заключенным не нужен дополнительный паек? — усмехнулся он.
— Не откажусь, — не стал спорить я, — но лучше деньгами и на свободе.
— Э-э, — досадливо поморщился Переведенский, — перестаньте, Третьяковский! Я понимаю, лаврами героя войны, а главное — оказанным вашему брату вниманием высшего руководства, легко прикрывать свое интеллигентское фрондерство. Однако сейчас идет холодная война и о каждом советском человеке судят по степени его полезности для государства. Надеюсь, вы меня понимаете?
— Вполне, — чуть помедлив, ответил я, — но хотелось бы, чтобы вы перешли к сути моей работы в вашем НИИ.