"Фантастика 2024-184". Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
— Не знаю, что и сказать тебе, Евгений Семёнович. Что-то произошло со мной летом, когда я утонул. Я рассказывал тебе… Вот тогда чего только не увидел я, когда лежал бездыханным. А очнулся и словно не я это. Ну, пацаны так сказали. А мне всё вдруг скучно стало. Там совсем другой мир, Семёныч.
— Где это, там? — нахмурился он.
— Не знаю. Там…
— Понятно. А, как тебе в голову все эти радиосхемы приходят? Ведь твои усилители без понижающего трансформатора — это нечто. Я тут посчитал… У твоего блока питания КПД около девяноста
— Вот, ты сам сказал, что читал. Вот и я читал. Ты видел, столько у нас литературы и журналов по «радио»? Это всё мы с той квартиры перевезли, с Военного шоссе. Отцовское всё. Мать не хотела выбрасывать…
— И правильно сделали. Может, вернётся ещё, отец-то.
Я покрутил головой.
— Нет ни писем от него, ни каких других вестей. Значит не вернётся.
— А, может есть, да ты не знаешь?
Я тоже покрутил головой.
— Нету. И мать за тебя бы не спрашивала, если бы думала о нём.
Семёныч «кхмыкнул», вроде, как откашливаясь.
— Ещё когда брат увлекался радиодетекторами и мне рассказывал, я всё понимал. А совсем маленький был, — врал я, отрабатывая легенду. — Да и отец мне маленькому рассказывал, как сказку на ночь: «Это схема с общим эмиттером… Это схема с общим коллектором…» Говорили, что я очень хорошо засыпал.
— Интересно… Помнишь отца?
— Плохо. Говорят, что он сидит…
— Да, ты что?! — искренне удивился Семёныч. — Если сидит, то долго слишком. Да-а-а… Но смотри ка, вам квартиру дали, значит не по пятьдесят восьмой. А за что тогда такие срока дают?
— А не всё равно, Семёныч? Если бы хотел — весточку бы передал, так ведь?
— Не знаю, не знаю… Всяко бывает… А я-то всё думал, что это про тебя сначала конторские интересовались, а когда я их с лестницы спустил, наши пришли?
— Конторские — это комитетчики? — я обвёл стены рукой и прислонил палец к губам.
Семёныч удивлённо вскинул брови и кашлянул.
— Ну, а кто же. Всё спрашивали, не я ли тебя надоумил на счёт твоих поделок, а мы с тобой тогда ещё едва знакомы были. Да и к Василичу приходили. Он приезжал, спрашивал меня…
— Да и пусть их спрашивают, — махнул я рукой, а у самого пробежал такой холодок по телу, что мошонка сжалась до нельзя.
— Не скажи, не скажи… Эти товарищи просто так никем не интересуются. Думаешь у них есть время про какого-то пацана выспрашивать?
— Про «какого-то» — нет, а про вундеркинда есть, — сказал я и нахмурился.
— Про вундеркинда? Это ты про себя, что ли? От скромности ты не умрёшь, я погляжу.
— А тебе она нужна, моя скромность? — спросил я. — Ты же сам говоришь — необычный. Вот и я говорю. Нам-то друг перед другом чего крутить?
Семёныч дёрнул головой из стороны в сторону.
— Вот и тут ты рассуждаешь, словно и тебе пятьдесят лет… Да-а-а…
Семёныч налил ещё одну порцию водки в рюмку и сразу же осушил её.
— Говорю же тебе, что словно
— Ну, ты даёшь, Женёк! — покрутил головой Семёныч, потом тронул меня своей замотанной в бинт и загипсованной правой рукой по плечу. — Ничего, дружок, прорвёмся. Только ты выбрось эту муть из головы. Живи и радуйся жизни!
— Так, я радуюсь, — сказал я и разулыбался. — Ещё, как радуюсь, Семёныч! Мы с тобой такого наворотим!
Глава 6
На каникулах я научился плавить диффузоры из лавсана. Была в моде в СССР такая ткань. Из этого лавсана в будущем пластиковую тару и бутылки стали лить, а я приспособился лить диффузоры. Ещё эта кань называлась — крепдешин. Натолкнула меня на эту мысль мама Мишки. Она шила много и у неё оставалось много тканевых обрезков. Моя мать из лавсана шить не любила. Её машинка что-то там «тянула», а Мишкина — нет.
Так вот, как-то в гостях у Мишки я взял кусочек лавсана и, крутя в руках, увидел, как он тянется. Ткань толстая, плотная, а тянется. Вот тогда мне и представились из неё диффузоры. Я положил на глиняную коническую форму кольцо из выпрошенного у Надежды Николаевны лавсана, накрыл вторым слоем пресс-формы и поставил это всё в духовку с температурой двести пятьдесят градусов на тридцать минут. После вынимания, остывания и вскрытия формы, у меня в руках оказался очень плотный и одновременно пластичный на ощупь колокол.
Я поменял диффузоры на низкочастотных динамиках и исходящие из них басы стали плотнее и чётче. Постепенно источаемый колонками звук приближался к «хайфаю» и переставал меня раздражать. Андрей-барабанщик стал заезжать ко мне на Семёновскую — куда я полностью переехал пятого января, после установки нам телефона — и, услышав свой «Квин» через мои «новые» колонки, сказал, что на его «Текниксе» «Квин» звучит хуже.
Я похлопал ладонью по своему стерео-усилителю, уже вложенному в стальной корпус старой радиостанции «РСО-5». Фасад корпуса мы с Семёнычем заменили на новый алюминиевый с нужными «дырками», прикрытыми нержавеющими фрезерованными ручками тембров и громкости.
— Это всё он, — произнёс я с любовью в голосе. — Ты знаешь, какие у него частоты? От десяти до ста тысяч герц. Им дельфинов с ума можно сводить. Кстати, мои новые низкочастотные динамики вполне себе сгодились бы. Они не промокаемые.
Я ткнул пальцем на лавсановые диффузоры из ткани синего цвета, плетёной «ёлочкой».
— Ну, вот из ничего же, млять! — восхитился Андрей-барабанщик. — Кстати, я так и не сказал тебе спасибо за машинку для барабанов. Сейчас осваиваю её. Там есть всё, что мне надо. И микрофоны.