"Фантастика 2024-184". Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Увидев стеллажи, я несколько расстроился, но в противоположной от люка стене вдруг разглядел обычную дверь и пошёл к ней, по пути проверяя, открыты ли ящики. Ящики свободно скользили по направляющим, лишь щелчком предупреждая о замыкании.
В двери торчал бронзовый ключ, который с трудом и лёгким скрипом провернулся, и дверь сразу чуть приоткрылась. Петли тоже оказались бронзовыми с какими-то деревянными прокладками и поэтому дверь, которую я потянул на себя, отворилась, даже не скрипнув. Основательность и предусмотрительность предков
Сразу за дверью ступеньки уходили вниз и, конечно же, в темноту.
— Семёныч, а ты меня усыновишь? — спросил я, улыбаясь, когда мы вышли из загса после их с матерью бракосочетания.
— Шутишь опять? — вздохнул мой уже официальный отчим.
— Нисколько. Мама поменяла фамилию. И я хочу быть Семёновым, а не Дряхловым. Усынови меня, а, Семёныч. Родной отец от меня отказался. Усынови, а?
— Так ты серьёзно?! — удивился отчим, нахмурившись.
— Абсолютно. И тогда я стану называть тебя не Семёныч, а папа.
Семёныч несколько раз сглотнул, пытаясь проглотить комок, образовавшийся в горле, потом прокашлялся и, нахмурясь, сказал:
— Если будешь себя плохо вести, буду драть! Не боишься?
Я покрутил головой и, рассмеявшись, сказал:
— А чего мне бояться? Зачем мне себя плохо вести? До сих пор, вроде, не вёл.
— Да? Ну, тогда усыновлю, если просишь.
— Так прямо сейчас и надо сделать, пока мы рядом с судом, — подсказал я. — Заявление написать, то, сё…
— Точно, — стукнул себя по лбу отчим и метнулся в сторону суда, потянув за собой мать.
— Метрики мои возьмите! — крикнул я, протягивая матери своё свидетельство о рождении.
Через месяц решением суда об усыновлении Дряхлов Евгений Витальевич превратился в Семёнова Евгения Семёновича. О смене фамилии и отчества я попросил суд лично, так как по закону изменение фамилии и отчества ребёнка, достигшего десяти лет, может быть произведено только с его согласия.
— Евгений Семёныч, а ты в курсе, что являешься потомком первого гражданского жителя города Владивостока, — спросил я за семейным обедом, посвящённому моему усыновлению, когда мать, быстро перекусив, убежала.
Это, конечно, не был по настоящему «торжественный обед», как назвал его я, а просто мы, после суда устали, проголодались и решили зайти в ближайшую к суду «столовку». Мама, всё равно, потом шла на работу, а Семёныч всё ещё находился на «больничном» с переломом руки — что-то у него плохо срастались кости — и поэтому ехал домой. Я же ехал на «Семёновскую дом номер один», где был официально прописан уже целый месяц. Я прикидывал-прикидывал и понял, что квартира на Семёновской мне нравится больше. И вот почему…
— Не в курсе, а с чего ты это взял? — ответил мне мой новоиспечённый отец.
— Документы я нашёл: первого гражданина Владивостока — Якова Лазаревича Семёнова, его сына наследника — твоего деда и внука — твоего
Отец пожевал губами и скривился.
— Теперь понятно, почему этот дом под номером «один» на Семёновской был собственностью деда.
— На этом месте когда-то была небольшая бухта, впадала речушка и болотина. Земли выделили Семёнову под покос. В бухте, названной Семёновским ковшом, твой предок построил причал, а чуть позже — крытый базар для торговли с китайцами. Проложил просеку до военного поста, которая потом стала улицей Семёновской.
— Видел я про него стенд в музее Арсеньева. Но никак не думал, что он мой предок. Точно знаешь?
— Говорю же, документы нашёл. Яков Лазаревич был очень аккуратным купцом. Вплоть до его смерти в тринадцатом году вёл ежедневные доходно-расходные записи и комментарии о значимых событиях.
— Я, что, еврей, получается? Из купцов? Отец писал — «из рабочих».
— Отец твой из рабочих — да, а дед купцом был, пока в тридцать девятом не сгинул в казематах ЧК. Репрессировали его и имущество отобрали. Дом был огромный на Светланской сорок шесть, прииски золотые на острове Аскольде и по бухтам, верфь…
Богатое наследство ему досталось, хотя у первопроходца много детей было, но все они после смерти отца, отказались от своей доли в пользу твоего деда. Есть официальные заверенные нотариусом бумаги.
— Да, сейчас-то, что нам проку с того наследства. Эти бы квартиры не отобрали! Хе-хе-хе… Семья-то у нас маленькая, а совместная жилплощадь огромная. Я и так с трудом сохранял две комнаты. Хотели оттяпать, подселив семейку из трёх человек. Еле отбился.
— Надо Сашку снова прописать на Космонавтов. Скажи, пусть мать сходит в паспортный стол. Поговорит с паспортисткой. Пусть даст ей что-нибудь… Скажет на БАМе сын…
— Не пропишут они так. Вдруг, не дай Бог, нет его уже. А она пропишет. Или посадили… Что он не пишет? Из тюрьмы бы сразу написал. А так… Всякое в жизни бывает. Мало ли…
Я вздохнул. Прав Семёныч. Всё, что угодно с Сашкой могло случится.
— Так, где ты документы нашёл? — вспомнил он главную тему нашего разговора. — Я там всё, вроде, облазил в своё время. Нет там укромных мест.
— Есть, Семёныч. Нашёл я там ещё целых две комнаты за стенкой зала.
— Шутишь? — неуверенно улыбнулся отец, хотя уже знал, что шучу я совсем по-другому.
— Не, не шучу. В них мебель под чехлами, рояль и подвал, а в подвале архив с документами в ящиках выдвижных.
— Какой подвал? Это же второй этаж?
— Ну, не подвал, а спуск в другую комнату на первом этаже. Но подвал там тоже есть. На первом этаже.
— И что там, в подвале?
Я вздохнул. Хотел сказать: «Золото-бриллианты», но пожалел старика.
— Тоже документы. Крючкотвор был твой предок, Евгений Семёныч. Яков Лазаревич, одним словом.
— Значит я, всё-таки, еврей, — сказал и почесал голову приёмный отец.