"Фантастика 2024-6". Компиляция. Книги 1-20

Мартыненко Всеволод Юрьевич

– Почему все во Вселенной построено по принципу колеса? Что есть исторический процесс, если не отработка обществом алгоритмов, записанных в тысячах и миллионах ДНК? Или, быть может, ты размышлял о несуществовании смерти, о череде перерождений, в которые человек реализует кроху знаний, доступных ему в посмертии? – перечислил профессор. Ворон силился увидеть в его глазах хотя бы намек на улыбку, но Сестринский оставался серьезен. От этого становилось все более не по себе. Даже воздух в комнате показался пересушенным и царапал горло.

– У вас феноменальная память, профессор, – проговорил

Ворон и закашлялся. – Не иначе вы тренировали ее, запоминая весь бред, который я нес тогда.

Сестринский приподнялся и, дотянувшись до стеклянного кувшина, доверху наполнил стакан.

– После наркоза всегда сушит горло и хочется пить, – заметил он и, протянув стакан, прибавил: – Всего лишь вода, мне незачем травить тебя.

Как полагал Ворон, если бы Сестринскому понадобилось бы подобное, то он просто всадил бы в него шприц. Еще пока ни один яд не менял своих свойств от того, добровольно его принимала жертва или нет. Он осторожно сел, принял стакан и выпил содержимое до капли. В голове окончательно прояснилось, и исчез неприятный ацетоновый привкус.

– Бред бреду рознь, – заметил Сестринский, не собираясь переводить тему. – Ты лукавишь, мой мальчик. Ведь ты сам не считаешь глупостью ни одну из своих теорий, так почему бы мне также не проникнуться ими?

Представляя себе эту встречу, Ворон рассматривал несколько вариантов. В них он сам фигурировал пленником. Иногда Сестринский пытался вербовать его. Однако никогда они не предавались общим воспоминаниям.

– Я польщен, – проговорил он, возвращая стакан. – Однако вам вряд ли понравится последний мой вывод о том, зачем людям умирать. Ведь согласитесь, организм задействует огромное количество ресурсов перед этим действием, вряд ли все они лишь для того, чтобы отметить событие.

Если Сестринский приготовился беседовать на отстраненные темы, тем лучше. В тот момент, когда он перейдет к конкретике, никакого поля для маневра не останется: только «да» или «нет». Ворону хотелось хоть немного восстановиться и прийти в себя, прежде чем придется воевать.

– Один мой знакомый, занятый в космической программе, однажды сравнил показания, фиксируемые нашей аппаратурой в момент естественной смерти, с запуском спутника. Все жизненные ресурсы аккумулируются для одного-единственного рывка – в смерть. Феноменально, мой мальчик, и жаль, что подобные исследования не афишируются, – сказал профессор.

– А еще у человека двадцатипятичасовой жизненный цикл, и к условиям невесомости он приспосабливается почти мгновенно. Можно ли на основании этого сделать вывод, будто мы не являемся землянами?

– Можно. У тебя, кстати, двадцать шесть, – заметил Сестринский. – Помнится, я был потрясен, когда выяснил. А еще человек – единственное существо этой планеты, способное сломать себе ногу на ровном месте. Как в комедии: шел-шел, упал, очнулся – гипс. Ответь, тебе нравится в Зоне?

Ворон промолчал.

– Человек идеально умеет приспосабливаться. И кто сказал, будто Зона для него – не лучшее обиталище, нежели привычная земля. Земля с отвратительно большой силой тяжести, замечу. Земля, в условиях которой мы стареем и умираем гораздо интенсивнее, чем могли бы, например, находясь на орбите. Посмотри на себя и своих сверстников.

Когда-нибудь я опубликую в Сети все наши с тобой теории вместе с исследовательской базой.

– Церковники, политики и консервативные ученые встанут на уши. Даже в Союзе ваши разработки являлись засекреченными. К тому же… ну, вы представьте теорию о запуске души в далекие дали. – Разговаривать о приспособлении к Зоне очень уж не хотелось, и Ворон зацепился за первое утверждение. – В нее впишется и нирвана, и Вирий, и банальный рай с адом, да даже великий астрал, Шамбала и психогенное поле вокруг Земли с кругом перерождений. Однако человек часто смертен внезапно, зачем же отказывать этим несчастным в вечности или обрекать на слабоумие?

– Слабоумие, мой мальчик? – Сестринский очень натурально сверкнул глазами, мигом напомнив огромного сыча, сидящего на ветке. Грозный хищник, неприметный и неповоротливый, но лишь до момента, пока не сорвется в полет. Он знал, о чем Ворон не хотел говорить, и специально поддавался, создавал комфортные условия, усыплял бдительность.

– Слабость личности, пожалуй, уместнее. Если смерть – это импульс, мгновение перехода, а тело – четвертая ступень, отбрасываемая при запуске, то энергии должно хватить для передачи всех данных, для сохранения памяти и сознания. Но если энергии недостаточно, то часть информации потеряется по дороге. Знаете, наверное, подобное могло бы остановить некоторых самоубийц.

Сестринский растянул губы в подобие улыбки, но его глаза остались цепкими и внимательными, подмечающими малейшую деталь.

– Сразу видно: ты никогда не проявлял склонность к суициду, – сказал он. – Ведь большинство людей, решившихся на этот шаг, именно и хотят полного разрушения: забыть и перестать существовать вообще.

– А все равно не выйдет. Они просто задержатся в посмертии дольше, прежде чем родиться вновь.

– У теории есть лишь один существенный минус: никто не помнит себя прежних.

– Я помню кое-что, – возразил Ворон. – А копнуть тщательнее – и другие вспомнят. Особенно показательны сны.

– Как ты чувствуешь себя, мой мальчик? – повторил Сестринский вопрос, на который так и не получил ответа.

– Ничего не болит, голову не ведет, живот не крутит, не тошнит и даже на селедку и воблу не тянет, хотя и странно: я их люблю. А что? Треплюсь больно много? – невинно поинтересовался Ворон.

– Если ты не уверен или опасаешься чего-то, твоей первичной реакцией является заговорить зубы собеседнику, – ответил Сестринский словно между делом. – Возможно, хватит ломать комедию?

– Черт-те что… – протянул Ворон. – Я совершенно не меняюсь, да?

– Все мы меняемся, – заверил Сестринский. – Однако базовые побуждения всегда остаются. Еще Вавилов признавал за человеком наличие не только врожденных инстинктов.

– Но и личностных, – дополнил его Ворон. – Это более чем вписывается в мою теорию, не так ли? Трехлетний мальчишка, слушая, начинает склонять голову к плечу, хотя ни у кого из его родителей или знакомых нет подобной привычки. Или…

– Когда ты щуришься подобным образом, я так и представляю себе какого-нибудь советника великого Аль-Малика ан-Насира Салах ад-Дунийа ва-д-Дина Абуль-Музаффара Юсуфа ибн Айюба.