"Фантастика 2024-94". Компиляция. Книги 1-26
Шрифт:
– Конэшто, командыр! Моя отдаст тыбэ свой конь. Он быстр, как ветэр!
– Спасибо, князь, но я поеду в Житомир на автомобиле. Я из самого Петрограда вез его и не лишай меня удовольствия прибыть в свой штаб на этом железном коне, у которого под капотом находится целый табун. Понимаешь меня?
– Конэшто, командыр! Когда война кончытся, я тоже завэду сэбэ жэлэзного коня.
Этот разговор состоялся, когда мы уже вышли из кабинета Клембовского. А потом по моей просьбе Бекович-Черкасский стал рассказывать, как обстоят дела в дивизии. Отношение к великому князю в среде простых всадников дивизии я почувствовал, когда мы подошли к сопровождающим командира Кабардинского полка всадникам. Джигитов было человек пять, все они были одеты так же, как и их командир – в черкески, лохматые папахи и в мягкие кожаные сапоги со шпорами. Увидев меня, джигиты без всякой команды бросили заниматься своими лошадьми, построились в нечто напоминающее строй и сняли свои папахи. По-видимому, это обозначало крайнюю степень уважения к великому князю. Нужно было как-то на это среагировать. И я не нашел ничего лучше, чем разразиться
Уделив должное внимание кабардинцам, я уже мог спокойно заняться насущными делами, а именно организацией поездки в Житомир. Организацией поездки это, конечно, громко сказано. Нужно-то было всего лишь дойти до автомобиля спецгруппы, скомандовать занимать места по боевому расписанию и выезжать в Житомир. Карту-план у Клембовского я взял, так что не заблудимся, и часа через полтора, даже по нынешним ужасным дорогам «Форд» все равно проползет эти тридцать верст, отделяющие меня от штаба корпуса, прибудем на место. Так что надо действовать, а не заниматься словоблудством, и я, взяв по-дружески за локоть Бековича-Черкасского, предложил ему:
– Ну что, князь, пойдемте, я покажу вам своего железного коня! Нет, лошадь не нужна. Автомобиль стоит тут недалеко – вон за той избой, саженей пятьдесят до него.
И мы под хвастливый рассказ Бековича-Черкасского о действиях его полка в последнем бою, направились к автомобилю спецгруппы. Пошли мы не одни, за нами, чуть приотстав, потянулись и подчиненные князя. Это, конечно, был непорядок, и в прошлой жизни никакой офицер бы не потерпел, чтобы его подчиненные бойцы так своевольничали. Но это были всадники «Дикой» дивизии и понятие о дисциплине у них были несколько иное, чем у обычной строевой части. Внутренний распорядок в дивизии значительно отличался от распорядка кадровых частей русской армии, поскольку горские полки почти полностью были мусульманскими, необходимо было сохранять традиционные для кавказцев обычаи, традиции и отношения. Здесь не существовало обращения на «вы», поскольку такого обращения не было и у горцев. Уважение всадников командиры-офицеры должны были заслужить храбростью на поле боя. Честь горцы отдавали только офицерам своего полка, офицерам дивизии – по «усмотрению», в связи с чем возникали разбирательства с командирами. Горцы решительно отказываются уступить кому-либо первенство под неприятельским огнем. Никто не должен получить права утверждать, что горец сражается за его спиной.
Начавшийся дождь, сопровождавшийся сильными порывами ветра, заставил Бекович-Черкасского приумолкнуть и сосредоточиться на ходьбе и удержании рукой своей лохматой папахи. А меня дождь и ветер заставил вспомнить рапорт полковника графа Воронцова-Дашкова, отложившийся в долговременной памяти. Он входил в свиту великого князя Михаила Александровича. Я все еще толком не понимал, что это такое входить в свиту, и для себя вывел, что это такие офицеры для особых поручений. Так вот в своем донесении великому князю полковник граф Воронцов-Дашков, восхищенный отвагой всадников Кабардинского и 2-го Дагестанского конных полков, писал: «С чувством особого удовлетворения должен отметить геройскую работу полков вверенной вашему императорскому высочеству дивизии. Промокшие от проливного дождя, идущего всю ночь, ослабевшие от четырехдневной «уразы», всадники по вязкой от дождя земле стойко и стройно шли вперед под градом пуль, почти не залегая. Трепет обнимал противника, не выдержавшего такого стремительного наступления. Некоторые всадники – дагестанцы, чтобы быстрее наступать, снимали сапоги и босиком бежали в атаку».
Конечно, все эти воспоминания возникли в голове не просто так. Сознание подбирало хоть какие-нибудь факты, которые поддержали бы мою безумную идею – прорыва линии наступления атакующей нас вражеской части и выхода рейдерской группы в тылы противника. Несомненно, для этой войны такой план остановки наступления противника любому мало-мальски грамотному специалисту покажется бредом дилетанта. А Брусилов согласился с ним по одной простой причине – его предложил великий князь, брат императора. Командующий фронта понимал, что мощные атаки австро-германцев обязательно последуют, резервов, чтобы купировать неизбежные прорывы линии обороны, нет, а значит, придется отступать. Несомненно, крайним при неудачах на фронте окажется он, Брусилов. А если командующий фронта сможет сослаться на то, что на таком методе обороны настоял великий князь Михаил Александрович, то гнев императора, вполне вероятно, его обойдет и он останется на своем посту. Брат брату глаз не выклюет, но зато великий князь оттянет гнев Николая II на себя. И он, Брусилов, реально сможет помочь России выдержать это испытание, тем более что после неизбежного отступления страна в очередной раз напряжется, и для Юго-Западного фронта все-таки выделят резервы.
Именно такими мне представлялись мысли Брусилова, когда он не особо противился довольно-таки странному предложению генерал-лейтенанта. Который, можно сказать, подставлял свой корпус под гигантские потери и вполне вероятному бегству его подчиненных с поля брани. Наверняка блестящий стратег Брусилов просчитал, что, пожертвовав корпус, он в конечном итоге сможет остановить наступление австро-германцев.
В общем-то, я тоже думал, что потери в корпусе при таком способе борьбы с атаками противника будут большими, но делать-то было нечего. Нельзя было допустить развала фронта. А безрассудная храбрость всадников Туземной дивизии, впрочем, как и казаков, давала хоть какой-то шанс противостоять широкому
Конечно, просто так я подставляться не собирался и в общем-то подготовил кое-какие средства для того, чтобы действия корпуса имели шанс на успех. Из разговоров с офицерами, принимавшими участие в боевых действиях, я пришел к выводу, что самое узкое место в боевых частях это связь. Одним из важнейших видов продолжала оставаться так называемая живая связь. Реализацию такой связи осуществляла войсковая конница, а также применявшаяся система офицеров связи, ординарцев и вестовых. К средствам живой связи относилась и военно-голубиная почта. К началу войны существовали военно-голубиные станции, разделявшиеся на четыре разряда – в зависимости от количества обслуживаемых этой станцией направлений. Когда я узнал про такой анахронизм, то чуть не расхохотался в лицо полковника Петроградского гарнизона, с которым консультировался по поводу применяемых в войсках средств связи. А еще он мне рассказал, что ключевое значение имели телеграф и радиотелеграф (беспроводной телеграф). Наряду с аппаратом Бодо применялся аппарат Юза – с оригинальной клавиатурой (похожей на клавиши рояля), а также аппарат Морзе (наиболее широко известный из пишущих телеграфных аппаратов). Вот эти системы были ближе мне, как человеку из XXI века. Я и начал узнавать, какие системы связи самые компактные и легко перевозимые. Не аппарат же Юза (похожий на рояль) перевозить на автомобиле спецгруппы. После упорных поисков и обращения в Главное управление почт и телеграфов мне удалось раздобыть семь портативных искровых радиостанций РОБТиТ образца 1914 года. Я их перебрал, немного доработал, и теперь в «Форде» спецгруппы находилось семь пускай и допотопных, но все-таки радиостанций. Такая станция обеспечивала связь в телеграфном режиме в радиусе ста пятидесяти верст. Для моих задач этого было достаточно. Особой квалификации для работы на такой радиостанции не требовалось. Любой телеграфист легко справился бы с таким аппаратом. Об обслуживающем персонале я тоже позаботился, договорился с Клембовским, что штаб фронта пришлет в Житомир десять человек, прошедших обучение в телеграфной школе.
Эти радиостанции и подвигли меня разработать такой необычный способ борьбы с вражеским контрнаступлением. Идея была проста – рассредоточить грузовики с установленными на них радиостанциями по самым проблемным местам фронта, чтобы в случае атаки противника информация об этом тут же поступала в штаб. При этом не просто факт начала контратаки австро-германцев, а информация о силе и направлении этого удара. Для сбора такой информации и проведения тщательной разведки я собирался направить с каждой радиостанцией не менее сотни своих кавалеристов. Когда в штабе получат нужную информацию, к месту прорыва выступает кавалерийский полк с задачей – фланговым ударом проколоть линию наступления противника и уйти в его тылы. А уже там начинать настоящую партизанскую войну. Я предполагал, что после того как в тылах у неприятеля начнут буйствовать мои джигиты, то даже самое подготовленное наступление противника захлебнется. А если нет, то можно повторить наскок. У немцев и австрийцев проблемы с резервами тоже имеются, и солдаты не менее, чем русские, устали от войны. Но у них нет таких отчаянных рубак, как казаки или всадники Туземной дивизии. Бойцов, которые даже без надзора командиров готовы вести бой до конца. У джигитов, исходя из воспоминаний Михаила Александровича, отсутствует такое понятие, как страх, или мечты о будущей мирной, бюргерской жизни. Вот эти черты характера казаков и всадников давали надежду, что мой дилетантский в военном отношении замысел может в этих условиях и сработать.
Мои размышления закончились, как только мы подошли к «Форду» спецгруппы. Над кузовом грузовика был натянут брезентовый тент, и все бойцы спецгруппы пережидали холодный осенний дождь под ним. Но мое появление не осталось незамеченным, из кабины выбрался прапорщик Хватов и стал докладывать о положении дел во вверенном ему подразделении. Я прервал прапорщика и представил его командиру Кабардинского полка князю Бековичу-Черкасскому. А дальше началось цоканье языком, гортанные вскрики горцев, которые они издавали, когда подошли остальные подчиненные князя. Я кивком головы разрешил Бековичу-Черкасскому и его джигитам осмотреть боевую колесницу великого князя. Восхищение у детей гор вызвали два пулемета, установленные в кузове – один над кабиной, приспособленный стрелять по ходу движения, второй на специальной стойке у заднего борта. Бекович-Черкасский, заглянувший в кабину «Форда», был поражен бронелистом на двери. На мой взгляд, бронезащита кабины и двигательного отсека гляделась топорно и нелепо, но у князя было свое представление о красоте. Естественно, я не пытался высказать свое объективное мнение о боевой машине спецгруппы, а наоборот заявил:
– Видишь, князь, какая мощь в моей боевой машине. Находясь в ней, я смогу отбиться от большой банды абреков. И не просто отбиться, а и покарать главарей, отправив их на суд Аллаха.
Мои слова из риторики, принятой в Туземной дивизии, которые остались в долговременной памяти Михаила Александровича, попали на благодатную почву и возродили водопад хвастливых утверждений о геройских подвигах кабардинских всадников и лично их командира Бековича-Черкасского. О том, что джигиты его полка насадили на пики столько голов абреков, что вдоль забора из этих пик можно скакать несколько дней. Примерно такой реакции князя я и ожидал, можно сказать, специально раззадорил горца. Решил прямо здесь подготовить первого командира будущей рейдовой группы.