"Фантастика 2025-48". Компиляция. Книги 1-23
Шрифт:
Вот зачем Ветер все это мне рассказывает? Как это должно повлиять на мое решение работать с ним?
— А у контрольной группы такие же результаты?
Ветер едва заметно морщится:
— Сопоставимые. Если уделять их развитию достаточно внимания, конечно. Моим детям придется выдерживать суровую конкуренцию… Ладно, Саня, что-то мы заболтались, а день у тебя долгий был. Там коттедж подготовили, идем, провожу.
Ветер встает со стула. Сейчас — или никогда. Господи, как же я не готов… Но отступать некуда. Дар поднимается внутри, словно океанская волна.
— Скажи как есть — что ты чувствуешь к своим детям?
Ветер смотрит на меня застывшим взглядом. Его губы слабо
Отвечаю на взгляд своего врага, и на секунду передо мной распахивается его сознание — холодное, сияющее, стерильное. Тут нет места ни сомнениям, ни привязанностям, ни эмоциям — только хитросплетенная паутина планов, многоуровневые комбинации и ровное, как ход маятника, движение к цели. Но словно плесень, год за годом эту безупречную конструкцию разъедала скука, а в проделанных ею брешах зародилось одиночество — тихое, прозрачное, ускользающее от осознания.
Он умел каждому показаться тем, что тот хочет видеть, потому женщины часто хотели от него детей — и некоторым он позволял, хотя никакого значения для него это тогда не имело. Когда потребовалось собрать на базе группу детей для отслеживания хода Повтора, он рассудил, что биологические дети будут лояльнее к нему, чем случайно отобранные. Уже тогда он сделал то, за что презирал нормотипичных людей — обманул себя. И дети понемногу заполнили пустоту, существование которой он не признавал.
Психопатия — древний механизм и на самом-то деле нужный популяции: кто-то должен принимать решения, не затуманенные чувствами. Вот только привязанность отца к детям — механизм еще более древний.
Ветер смотрит на меня, беспомощно приоткрыв рот. В языке, на котором он разговаривает с самим собой, не существует слов, способных ответить на мой вопрос. В его внутренней системе аксиом нельзя ни доказать, ни опровергнуть, что он не только привязал к себе детей, но и сам привязался к ним.
Жду, что Ветер рухнет на стул, с которого только что встал, но он остается на ногах, глядя застывшим взглядом на меня, а когда я отступаю на шаг — в пространство. Теперь мой враг так и будет искать ответ, которого внутри него не существует — пока не прекратится дыхание и не погибнут нейроны головного мозга. А может, как знать, и после этого. Мой Дар не просто оглушает на неопределенно долгое время — он отправляет человека в ад… нет, не так — заключает человека в том аду, который был у него внутри всегда.
Наверно, я никогда больше не применю Дар. Но сейчас не жалею ни о чем. Этот человек получил то, чего заслуживал — возможно, единственный из всех людей.
Откуда-то прибегает Кристина, лепечет что-то бессвязное, трясет отца за плечи — тело наконец опускается на стул. От девочки остро пахнет потом, тревогой и страхом. Она оборачивает ко мне покрасневшее, перекошенное лицо:
— Что, что с ним случилось? Что мне делать? Саша, помоги, пожалуйста, помоги нам…
Да, психопатия не наследуется. Значит, у человечества есть шанс.
Девчушка смотрит умоляюще, по щекам бегут слезы. Нет, довольно с меня. Пусть они тут сами себя спасают.
Разворачиваюсь и иду к вертолетной площадке. Я возвращаюсь домой, в собственную жизнь.
И пускай только попробуют меня остановить.
Эпилог
Другими глазами
Ольга Егорова
2040 год, десять лет спустя
Может ли обыкновенная женщина любить человека, который держит на плечах весь мир? Этот вопрос я задаю себе каждый день.
—
Выхожу на крыльцо большого дома и отзываюсь:
— Всегда готова! Сейчас найду самую вонючую тряпку, чтобы будущей невестке веселее было драить полы.
Саша коротко смеется и сует телефон в карман старых рабочих джинсов. Он до сих пор пользуется прямоугольным смартфоном, хотя для них уже почти не выпускают приложений. Теперь у всех проект-браслеты. Я поначалу пугалась, когда голоэкран возникал из воздуха от любого случайного касания сенсора, но быстро привыкла. А Саня так и ходит с древним устройством — говорит, хоть что-то должно оставаться привычным в стремительно меняющемся мире.
Подхожу к окну столовой и наблюдаю, как муж перестраивает крыльцо летней кухни. Возится с досками: отмеряет рулеткой, отпиливает, прикладывает к конструкции и матерится одними губами — не подходит. В отчаянии воздевает руки к небу на пару секунд, потом снова берется за рулетку. Конечно, проще было бы нанять рабочих, но Саня любит, как он говорит, «дачный фитнес» и мелким ремонтом занимается сам — если выдается перерыв между миссиями по спасению мира.
Саня. Мой муж Александр Егоров. Первый публично заявивший о себе сверходаренный — усилок, как их теперь называют. С него началась программа «Такие же, как мы» — о том, что сверходаренные остаются людьми. Конечно, до сих пор в это верят не все. Для одних усилки — прорыв в будущее и новая надежда человечества, для других — порождения ада, которым не место на земле. Что же, для меня один из них — муж и отец моих детей.
Поначалу Саня не собирался ни применять, ни афишировать свой сверхдар. Говорил, что теперь-то наконец будет заниматься только семьей и работой — как хотел этого всегда. Но потом ситуация накалилась, началась настоящая охота на ведьм и людей уже стали попросту линчевать по одному только подозрению в обладании сверхдаром.
И тогда Саня вышел вперед и принял огонь на себя. Как делал это всегда.
Люблю ли я его? Что такое вообще любовь в долгом, как жизнь, союзе? Когда-то давно, задолго до Одарения, мы с мелким Федькой и его отцом ездили на две недели в Таиланд. Там я разговорилась с хозяйкой гостиницы, и она между делом упомянула, что уже подобрала своему сыну невесту; оказалось, ее саму выдали замуж по договоренности родителей, и все в округе поступают так же. Женщина сказала, что счастлива в браке уже тридцать лет. «Люди меняются, — говорила она. — Все равно через какое-то время ты обнаружишь рядом с собой не того мужчину, который женился на тебе. И сама уже будешь не той женщиной, которая выходила за него замуж».
Тогда я не знала, как к этому отнестись — как и всякий человек европейской культуры, я верила, что чувства — единственная достойная причина вступать в отношения, а саму идею брака по расчету презирала. После я изучила вопрос: выяснилось, что на договорных браках держится почти вся Азия. Сама я прожила с отцом Федьки одиннадцать лет, и хотя роковых страстей между нами к тому моменту уже не было, когда он погиб, мой мир рухнул. Но жизнь продолжалась — это вообще ее основное свойство.
А потом я встретила Саню. Он был такой надежный, сильный, простой… Но скоро я поняла, что он никогда не будет принадлежать только мне. И дело даже не в бесконечных бабах — его забеги по чужим койкам раздражали, но разводиться из-за такой ерунды я не была готова, а смысла в драматических сценах не видела. Куда сильнее меня тревожило, что Саня постоянно рисковал жизнью.