"Фантастика 2025-58". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
Глава 16. Ника
Бывают дни, которые начинаются скучно и неторопливо, и так же скучно и неторопливо текут, медленно, сонно, неповоротливо, и, кажется, нет такому дню ни конца и ни края. И в этой иллюзорной бесконечности нет ничего плохого или хорошего, просто ещё один день в копилку других, таких же обыденных и скучных, из которых, собственно, и состоит канва человеческой жизни — суровый и серый холст, где крупными мазками кто-то рисует твою судьбу.
Сегодня был именно такой день. Он плавно плыл по полупустым коридорам работающей Башни, впитывал в себя уютный смех дяди Миши на КПП, ленивые переклички уборщиц, скрип детских качелей, сердитую Веру
Ещё каких-то пару часов назад Ника пришла к Сашке, расстроенная и сбитая с толку, пришла даже не в надежде, что он как-то поможет (потому что чем бы он мог ей помочь), нет, она просто пришла, испытывая наивную детскую потребность разделить с кем-то своё горе, переложить на кого-то груз внезапно свалившихся на неё знаний. Совершенно ненужных ей знаний, которые мешали и тяготили.
Но то, что произошло, что случилось потом… это только всё усложнило.
Они оба чувствовали себя неловко. Она отводила от него глаза и старательно куталась в одеяло, а он пытался скрыть свою растерянность за суетливыми движениями. Проводил ладонью по её волосам, пытался заправить за ухо непослушную прядку, которая то и дело выскакивала обратно тугим солнечным колечком. Спрашивал:
— Ты как? Всё нормально, Ника? Всё ведь хорошо, да?
— Всё хорошо, — говорила она. Хотя хорошо не было. Было как-то странно, неправильно что ли. Но что странно и что неправильно, этого она объяснить не могла.
Не так она представляла их первый секс. В её представлении всё выглядело как-то… более красиво что ли, более романтично.
В Никином классе, как и в любом другом, были, конечно, девочки, которые выглядели и вели себя чуть взрослее, чем остальные. Та же Эмма Вальберг, чьи отношения со Стёпкой Васнецовым были до неприличия красноречивы, или Дина Олейник, высокая красивая девушка с пухлыми чувственными губами и большой, не по-девичьи тяжёлой грудью. В отличие от надменной и немногословной Эммы, Динка не сильно скрывала от других девчонок свои похождения и при каждом удобном случае делилась впечатлениями.
— Ну это вообще, конечно… — жеманно говорила она, закатывая глаза и кусая губы. — Отпад…
И теперь Ника не могла понять, в чём же там «отпад» и «вообще, конечно». Было больно, было неприятно. Было неловко смотреть на момент Сашкиного оргазма и его перекосившееся лицо. Было страшно увидеть столько крови, потом, в душевой кабинке. Всё было совсем иначе, не так как в её попытках представить себе то, о чём знала только из книжек, да из обрывочных рассказов той же Динки Олейник.
Где-то в коридоре утробно прогудел гудок, возвещая о начале комендантского часа.
— Чёрт, — выругался Сашка. — И как ты теперь доберёшься домой?
Ника вздрогнула. Он словно выгонял её. Сашка понял свою оплошность, густо покраснел.
— Ник, прости…
Она ждала, что он предложит ей остаться. Она бы, конечно, не согласилась, но всё равно ждала. Он не предложил.
— Ладно, я пойду как-нибудь.
…Потом они вдвоём зачем-то ползали по полу в поисках куда-то закатившей пуговицы, которую так и не нашли.
— Ну и как ты теперь, а?
И было непонятно, то ли он беспокоится о наступившем комендантском часе, то ли об этой дурацкой пуговице и о штанах, которые то и дело норовили сползти вниз, то ли о той новости о родителях, которую она ему рассказала.
— Возьми хоть мой ремень, а?
Значит,
Ника понимала, что домой возвращаться всё же придётся. Возможно, отец ещё не спит, ждёт её. Или не ждёт. Наверняка, не ждёт. Завтра у него рабочий день, рано вставать. Да и о чём говорить? Он всё уже сказал.
Слова были правильные. По-книжному правильные и выверенные. Отец не просто повторял то, о чём им рассказывали в школе: о разумности и взвешенности жёсткого решения, о спасении, жертвенности и выживании, нет, он говорил о том, чему был свидетелем сам, через что прошёл, что видел и пережил, и его слова были гораздо больше, чем красиво сформулированные абзацы из учебника по обществоведению. Ника это понимала, не могла не понять. И всё-таки что-то покачнулось в её мире, ещё не упало, но уже дало трещину, и трещина эта тонкой змейкой бежала дальше и дальше, заползая в душу.
Мама…
У всех были мамы. У Сашки. У Марка. У братьев Фоменко. У Оленьки. У Веры…
Ника никогда не признавалась подруге, как она ей завидует. Юлия Алексеевна, Верина мама, высокая привлекательная женщина, с такими же тёмными и прямыми, как у Веры волосами, была скупа на слова и эмоции. Она всегда улыбалась краешками губ, но Ника видела, как теплел её взгляд, когда она смотрела на Веру, как смягчалось пусть и на краткий миг её худое строгое лицо.
У Ники всего этого не было. Вместо матери у неё была лишь статичная фотография на стене, икона, на которую молился отец, отражение чужих воспоминаний и обрывки чужих рассказов. И хотя Ника совершенно не помнила свою мать, иногда ей очень хотелось, чтобы у них было, как у всех. Чтобы семейные вечера, долгие разговоры, тихий мамин смех (Нике представлялось, чтобы непременно тихий), и чтобы в глазах отца не сквозило такое неприкрытое горе всякий раз, когда его взгляд натыкался на фотографию мамы.
А теперь получалось, что всё это — и вечера, и смех, и тёплые мамины руки — всё это могло бы в её жизни быть, если бы не жёсткая позиция отца. Если бы он… хотя бы чуть-чуть отступился от своих принципов. Стал бы менее честным.
Змейка в её душе ожила, зашевелилась, обвила прохладными кольцами сердце, жарко зашептала: ну и что ему стоило, а? для него же это сущий пустяк, для него, для члена Совета.
«Вот именно что для члена Совета», — сердито сказала про себя Ника. Сказала больше для себя самой, чем для грызущих её сомнений.
Она всегда гордилась своим отцом. Не его должностью и положением, нет. А им самим. Эта детская уверенность в том, что её отец — самый лучший, самый честный, самый добрый и самый справедливый, была в ней так сильна, что, казалось, никто и ничто не способны её нарушить. И уж тем более слова какой-то незнакомой женщины. И всё же это произошло. И теперь Ника злилась, не столько на отца, сколько на саму себя, что поверила, позволила себе усомниться, допустила даже на краткий миг одну только мысль о том, что отец может быть в чём-то неправ.
Ника шла по пустому коридору, думая то об отце, то о Сашке, то о пуговице, которую они так и не нашли (и далась же ей эта пуговица), то о маме. В Башне уже выключили дневной свет и зажгли ночной, отчего коридор стал зрительно уже и длиннее. Ника завернула за угол, дошла до лестницы и КПП.
— Комендантский час вообще-то, — дежуривший парень постарался придать своему лицу строгий и важный вид.
Ника чуть дёрнула плечом.
— Я обязан зафиксировать нарушение, — парень заметно стушевался, прочитав её фамилию на пропуске. Он был новенький и, судя по всему, не знал, как ему поступить в такой ситуации.