Фантазеры
Шрифт:
И тут неожиданно госпиталь, и Мишуева как редкого больного показывают практикантам из мединститута, и Адька излагает свою историю болезни:
— Я был на танцах. Учтите, танцы я люблю с юности. Сложность моих па зависит от того, какова партнерша. Должен сказать, что в этот раз она была экстракласс.
Медички смотрят на Адьку и тают, им хочется, чтобы он сказал, что они тоже экстракласс. Адька говорит им это глазами и продолжает под сердитым взглядом подполковника медицинской службы излагать историю своей болезни:
— Она все понимала на лету. Мы танцевали
Здесь Адька врет. Все было менее изящно: он просто сел посреди зала у ног своей партнерши экстракласса. Вызвали неотложку и сразу в госпиталь. В госпитале поставили его у рентгеновского аппарата, и рентгенолог ахнул. У Мишуева оказалось лишь одно легкое.
Медички с интересом смотрят на снимки, с еще большим интересом на Адьку, словно сравнивают, похож ли он на свой рентгеновский снимок. Смотрят и слушают о том, что перед ними редкий случай самопроизвольного пневмоторакса легкого. Доватор уже знает: лопнул какой-то пузырек воздуха, легкое смялось.
Адьку уложили в постель. Носили ему еду и «утку», говорили около кровати шепотом. А он через три дня отправился гулять в парк, позаимствовав пижаму у одного подполковника.
Из-за гневливого подполковника Адькина вылазка дошла до ушей главврача. Тот сначала не поверил, потом предложил еще раз посмотреть легкие Мишуева. И тут обнаружилось, что оба легких снова на месте. Адька совсем здоровый остался на всякий случай в госпитале на радость сестрам и Доватору, на страх гневливому подполковнику, которого непочтительный каплей донимал рассказами о том, какие ветры дуют на Севере, где сам Адька никогда не бывал.
Доватор с огромным интересом слушал этого удачливого человека. Выяснилось, что Адьку произвели в каплеи не только за потрясающую скорость его двигателей, но и за то, что его подчиненные не имели вообще ни одного взыскания ни на берегу, ни на корабле. К тому же все отличные специалисты.
Юрий Евгеньевич смотрел на Мишуева с искренним почтением и расспрашивал с пристрастием. Адька отшучивался, однако основное Доватор понял. Людям бешено интересно служить с этим парнем, который все время подкидывает идеи, требующие рук и головы. И матросы сидели над книгами, и гоняли свой двигатель, и прослушивали его с той же дотошностью, с которой сейчас врачи прослушивают их командира.
Доватор слушал Адьку; нарушая правила внутреннего распорядка, ухаживал за сестрами; чаще всего вспоминал почему-то лицо Чернилова и думал о том, как теперь служба пойдет.
Изредка приходили письма. От Виктора Николаевича, который застрял в своей командировке, от Алексея с припиской Татьяны Сергеевны, с приветом от Ляльки и Бульки. Написал замполит. Была в его письме такая фраза, что инженер-лейтенанта Доватора ждут в отряде. Не на лодке, а в отряде. Доватор целый день ходил страшно гордый.
Врачи делали свою работу, организм — свою,
Шел крупный снег. На плечи госпитального пальто ложились белые погоны. И от этого снега, и от того, что Адька Мишуев уже поехал в отпуск, и от того, что скоро комиссия, Доватор снова чувствовал себя командиром БЧ, которому надо будет работать и с техникой, и с матросами. Досуга в госпитале было более чем достаточно, полная свобода для реальных и фантастических планов.
— Слушай, Клемаш.
— Да. Сегодня какие мировые проблемы отягощают твою не слишком мудрую голову?
— Меня опыт Адьки Мишуева занимает.
— Ты имеешь в виду его внеочередное производство в следующее звание?
— Я имею в виду причины, по которым оно произошло.
— Причины? — Клемаш повел плечами. И у него погоны стали совсем белыми и выгнутыми кверху. — Причины: светлая голова, южное солнце и удача. Ибо не воспользуйся командир корабля эффектно скоростью, которую смог предложить Мишуев, и чудо бы не состоялось.
— Знаешь, у Столбова со здоровьем все наладится через некоторое время. Мне пишут, он рад. Подгонит свою «Яву», просигналит девушке раньше, чем рассчитывал.
— Вот видишь, все хорошо. Вернешься если не героем, то уже с репутацией решительного офицера. И служба пойдет намного проще. Ты, Юрка, всегда усложняешь немного.
— Я не усложняю. Я думаю, с Адькой Мишуевым Столбов бы радостно не прощался. Вот кореша, докушав последний компот, станут людьми гражданскими. Как они будут там?
— Далеко смотришь. Зачем? Твоя задача — максимально использовать их на флоте.
— Помнишь, мы с тобой у нас на Севере рассуждали о компотах, которые считают матросы?
— Помню.
— Ты говорил: приходят к нам ребята с десятилеткой, со среднетехническим образованием. Верно. Но они думают и о возвращении в тот самый мир, из которого ушли. Они читают письма и узнают: Костя, которого в классе и за парня не считали, учится на втором курсе энергетического института, красавица Катя стала незаменимой сотрудницей биологической лаборатории, а Витя, у которого очки с такими толстыми стеклами, что ими можно гвозди забивать, стал студентом физтеха. Учти, Клемаш, зачастую знания и способности наших матросов ничуть не хуже, чем у их сверстников, которые пошли в институты.
— Если бы способности и знания были одинаковы, то мальчики поменялись бы местами.
— Брось. Приемные экзамены далеко не точная система отбора, однако и этот неточный механизм проверяет психологическую устойчивость. Поэтому надо продумать, как максимально натренировать ребят на спокойную работу в сложной ситуации. Это поможет им на гражданке, и к службе они будут относиться иначе.
— Вся служба на лодке тренирует.
— Отчасти ты прав. Только ребята должны четко понимать, что подобный тренинг им и на флоте, и на гражданке пригодится.