Фантазеры
Шрифт:
Доватор подошел к стене и начал перебирать листы. Батя считает, это иллюстрации. Пусть считает. Только гравюры существуют сами по себе. По-настоящему получилось, верно, поэтому говорить ничего не хотелось. А Батя и так все понял.
— Ладно, Юрка, я уберу.
— Ладно, — огорченно протянул Юрка.
Альбина все стояла у стены. Красивая жена у Бати. Невысокая, тонкая. Лицо у нее сейчас узкое, напряженное. Юрий Евгеньевич догадался: ей нужно услышать хорошее о Батиной работе. Все действительно очень сильно,
— В школе ты был взрослее меня, хотя я и старше тебя, правда, всего на четыре месяца и двенадцать дней. В конце, видно от постоянного общения, мы подравнялись немного. То ли я подтянулся, то ли ты опустился до моего уровня. А потом мне показалось, что я тебя обогнал, особенно после подлодки. Ты все рисовал, а у меня были люди, за которых я отвечал, у меня была в руках техника. А ты все рисовал, и, не сердись, мне казалось, мало ездил. Ты как-то неожиданно стал взрослым и мудрым, Батя. Может, не при Альбине будь сказано, мы в самом деле начинаем стареть. А?
Батя улыбнулся. Альбина чуть шевельнулась, и лицо у нее покруглело.
— Пойду кофе сварю, — сказала Альбина.
— Хорошую жену ты нашел, Батя.
— Тебе тоже пора… Видимся редко.
— Да, мы бездарно мало видимся, — сказал Доватор. — А жену… Тут я неудачник, что ли… Из нашей роты холостяков почти не осталось, разве те, кто по второму заходу… Недаром мне цыганка…
— Тебе цыганка и счастье пообещала. Возьми меня в оракулы, я чувствую, что к нам навстречу летит удача.
— Ты просто работать стал, как молоток, вот у тебя и появилось такое ощущение. Потом Альбина тебе не только кофе варит. Она внутренне с тобой работает.
— Не хвали, зазнается.
— Ничего, она не слышит. К тому же матроса надо вовремя похвалить. Как насчет жен, не знаю.
— Ничего, это ты еще изучишь. — Батя потер выразительно свою еще по-детски тонкую шею, и они оба засмеялись.
Столик и три чашки. Доватор косится на часы.
— Куда торопишься? Дома дети не плачут. Заночуем прямо в мастерской.
— Не выйдет, я сегодня в Москву. Командировка.
— Зачем? Фу, вечно забываю, что все с тобой совершаемое есть гостайна… Старых знакомых навестишь?
— Собираюсь, во всяком случае.
«Коридор купейного вагона — синие бока. Нам осталось двадцать перегонов и… пока. Нам осталось двадцать перегонов, сто шагов, впереди прохладные перроны да пять слов». Доватор смотрит в скользящую за окном темноту, желтыми облачками проплывают поселки, и бормочет под нос стихи, которые в пору своей еще холостой и лихой жизни написал Клемаш.
Клемаш… Завтра утром увидимся в управлении, а вечером посидим у тебя. И ты будешь хвастать сыном и Тоней, потом опять Тоней и опять сыном. А потом нас отправят на кухню.
«Коридор купейного вагона — синие бока. Нам осталось двадцать перегонов и… пока». Привязчивые строчки. Видно, ты их, Клемаш, так и писал под стук колес, а рядом стояла очередная «она», и ты кормил ее конфетами, которые вечно были у тебя в кармане.
Белую шапочку тогда в метро ты тоже угостил конфетами. Она покраснела: еще бы — блестящий старший лейтенант.
Тогда у тебя уже была Тоня, и ты познакомился с Белой шапочкой то ли для меня, то ли по привычке. А она не знала ни про Тоню, ни про привычку.
Она покраснела совершенно отчаянно и все крутила в руках конфету, и ее белая шапочка, казалось, краснеет вместе с ней. Даже ты не смог ничего сказать, стоя перед этим смущенным существом. Лишь когда мы вышли вслед за ней из вагона, ты буркнул: «Сегодня мы будем хорошими». И мы проводили ее на почтительном расстоянии до самого подъезда.
В подъезд ты втолкнул меня одного. Я взял три этажа одним залпом, остановился на площадке третьего. Она обернулась растерянно, и я растерянно спросил: «Какой у вас номер квартиры?» А она, словно защищаясь, прикрыла рукой этот проклятый номер. И белая шапочка дрожала испуганным зайцем. Мне стало стыдно, и я ссыпался вниз с завидной скоростью.
Через неделю в «Детском мире» я купил медвежонка. Мы решили быть хорошими, мы позвонили у дверей. Открыла мама и ушла на кухню. Мы храбро прошли в комнату и вручили Белой шапочке медвежонка. Вот и все.
Эх, Клемаш, если ты и помнишь эту историю, то лишь потому, что мы в тот вечер были хорошими. Может, на этот раз я тебе расскажу про Белую шапочку, точнее, про то, как четыре года я писал письма без обратного адреса. Только вряд ли у меня на это хватит духа. И вообще пора спать.
Клемаш оказался в командировке. Капитан-лейтенант Доватор не застал в его отделе никого из знакомых офицеров и позвонил Тоне. Тоня сказала довольно сухо:
— Когда твой любезный друг появится в Москве, я не знаю и, пожалуй, уже и знать не хочу…
Это было грозно и неожиданно, обсуждать такой вопрос по телефону не имело смысла, а в гости Антонина не пригласила, и первый вечер в Москве оказался свободным.
Юрий Евгеньевич помнил, что была в Москве театральная касса, в которой Клемаш пользовался всегда неизменным преимуществом. Доватор пару раз участвовал в дипломатических переговорах. Может, там и сейчас та же женщина.
Прозрачный киоск, обклеенный билетами. Доватор наклонился к окошечку:
— Добрый вечер. Нет ли у вас…