Фантазм
Шрифт:
— Меньше сорока восьми часов. Почему ты спрашиваешь?
Значит, её отец потерпел поражение примерно в день восьмого уровня… этого уровня. И человек, которого её отец любил больше всего, тот, кто должен был участвовать в этом испытании ради него…
— Кажется, я сейчас упаду в обморок, — прошептала она.
Он оказался рядом в мгновение ока, помогая ей сесть на пол, когда её дыхание стало сбиваться. Две Женевьевы перестали спорить и тут же бросились к ней.
— Что с ней? — спросили они одновременно,
— Отойдите от неё, — рявкнул Блэквелл. — Дайте ей пространство.
Он снова повернулся к Офелии, провёл успокаивающей рукой по её волосам. Она тяжело дышала, отчаянно пытаясь вобрать в себя воздух, осознавая всю серьёзность испытания.
— Офелия. Дыши, ангел. Со мной, хорошо?
Она кивнула, и он начал отсчитывать её вдохи и выдохи.
Когда она наконец овладела собой, она посмотрела на него и произнесла:
— Мой отец — причина смерти нашей матери. Это был не сердечный приступ. Это был этот уровень. Он, должно быть… он, должно быть, выбрал неправильно.
Блэквелл замер. И она увидела это в его глазах: он просчитывал детали, анализировал временные линии и приходил к тому же самому выводу. Рывок воздуха оборвал её грудь — безмолвное подтверждение в его взгляде стало последней каплей. Что-то в том, как он тоже складывал пазл вместе с ней, окончательно разрушило её.
— Мне так жаль, ангел, — прошептал он, осторожно вытирая её слёзы. — Мне ужасно жаль. Я ничего не знал, Офелия, клянусь. Он перестал звать меня на помощь в испытаниях задолго до этого уровня. Иногда я даже задаюсь вопросом, зачем он вообще заключил со мной сделку. Если бы я мог что-то сделать…
— Я ничего не понимаю, — всхлипнула одна из Женевьев.
Офелия глубоко вдохнула и встала, Блэквелл дал ей время самой прийти в равновесие. Она обвела взглядом двух Женевьев, которые с беспокойством смотрели на неё. Обе были идеальными копиями её младшей сестры: золотисто-каштановые волосы, ярко-голубые глаза под густыми ресницами, как у самой Офелии. Полные брови, ещё более полные губы. Все детали совпадали — вплоть до каждой веснушки, разбросанной по их румяным щекам и переносицам, до розовых кружевных платьев.
— Я сломала два ребра, упав с лестницы в Гримм-маноре, когда ты гналась за мной, играя в догонялки, — сказала Офелия густым голосом. — Сколько нам тогда было?
— Это было всего одно ребро, — одновременно ответили обе. Затем первый двойник скрестила руки и добавила: — Тебе было двенадцать, мне девять. И это было случайно.
Чёрт. Это будет сложно.
— Тебе нужно задавать вопросы, которые не основаны на твоих воспоминаниях, — посоветовал Блэквелл. — Магия манора может извлечь их из твоего разума и передать самозванцу.
— Что, чёрт возьми, это значит? Что я могу спросить, чего сама не знаю?
Идея внезапно пришла ей в голову, и Блэквелл ободряюще кивнул.
— А если спросить… сколько людей ты целовала?
Это был вопрос, на который у Офелии не могло быть точного ответа, но то, что скажет каждая из Женевьев, могло многое объяснить.
Двойники замолчали на мгновение.
Затем первая, наконец, сказала:
— Если честно, точно не знаю. Слишком много пьяных поцелуев на вечеринках, чтобы помнить каждого… но я бы сказала около тридцати?
— Тридцать? — фыркнула вторая Женевьева. — Это оскорбительно. Всего одиннадцать.
Все обернулись к Офелии, Блэквелл внимательно наблюдал за её реакцией. Она обдумывала ответы. Без сомнений, первая Женевьева была самозванкой. Дело было не в числе, а в том, что Офелия мельком видела дневник сестры до того, как попала в Фантазму. Женевьева записывала даже самые незначительные детали своей жизни: какого цвета была её одежда, каких птиц она видела по пути в город, сколько раз Офелия закатывала глаза за утро… Она точно бы знала, сколько у неё было поцелуев, и не стала бы предполагать.
Однако ответ второй Женевьевы оказался головоломкой.
Точное число. Но слишком маловероятное, учитывая, что Офелия помнила несколько имён, связанных с мимолётными романами сестры. Женевьева даже признавалась, что скрывала часть своей личной жизни, чтобы не задевать чувства Офелии. Но если Офелия могла вспомнить почти одиннадцать, это означало…
Она протянула руку к медальону на своей шее и приблизилась к первой Женевьеве. Ничего. Как она и ожидала. Она повернулась ко второй. Снова ничего.
Она глубоко вдохнула и решила сделать прыжок веры.
— Ни одна из них не Женевьева, — объявила она.
Сначала ничего не произошло. Офелия и Блэквелл затаили дыхание. Две Женевьевы обеспокоенно посмотрели друг на друга в ожидании своей судьбы.
Затем обе растворились в облаке дыма.
— Ты сделала это, — с гордостью произнёс Блэквелл.
В центре комнаты появился портал.
Она с решимостью направилась к нему.
— А теперь, извини. У меня есть счёты с Принцем Дьяволов.
ГЛАВА 49. СЕРДЦА
Одно, в чём Блэквелл всегда был прав, так это в том, что мягкое сердце никому не приносит пользы. Оно снова и снова разбивается. Оно кровоточит ради тех, кто этого не заслуживает. Поэтому, когда она наконец окажется лицом к лицу с создателем Фантазмы, её сердце уже не будет мягким. Оно станет твёрдым, закалённым всеми ударами, что она пережила за последние две недели. И теми ударами, что ещё только предстоят, когда её время с Блэквеллом неизбежно подойдёт к концу.