Фантом Я
Шрифт:
– Голову закружишь, – сказала Марья Павловна. – Пошли путешествовать.
Тимка и Марья Павловна продолжали свои вылазки в те часы, когда родилка пустела. Они пробирались темнотой через родилку туда, где кипела нервная жизнь абортниц, и Марья Павловна шипела на Тимку, чтобы та не кашляла:
– Заметят нас, поймают, кричать будут.
– Что же я могу сделать? – огрызалась Тимка.
– Не понимаю, как ты с такой дыхалкой собираешься идти на операцию?
– Повезут, – утверждала Тимка.
– Не очень-то полагайся, – сомневалась Марья Павловна. – Они повезут, им не трудно. Только с таким волчьим кашлем, как у тебя, швы не то что новые,
– Не боись! Все предусмотрено. Во-первых, завтра мать передаст кодеин. Семейство не дремлет. Все раздобыли. Во-вторых, все светила к моим услугам. Ходаков оповещен. Приедет. Будет и еще кое-кто. Я ведь не то что ты, беспризорная. За меня, лапушку, болеют.
Марья Павловна молча согласилась и не согласилась, снова ощутив укол в сердце. Строго настрого запретила Марья Павловна свекрови своей, вызвавшей скорую, сообщать мужу, пребывавшему в долгой разгульной отлучке, и даже кому-либо из знакомых, в какую больницу ее, Марью Павловну, определят. Марья Павловна знала – не родить ей ребенка, если не окажется она чудом на необитаемом острове. Неожиданно повезло Марье Павловне – отправили ее в «тяжелый» изолятор. Никого сюда не допускали без особого разрешения заведующей отделением, с вызовом вниз, на второй этаж, в ее кабинет. Свекровь не домогалась, оскорбленная неудавшейся женитьбой сына, и свято соблюдала, не без удовольствия, завет Марьи Павловны не давать ему адреса больницы. Никто не приходил к Марье Павловне: раз в неделю свекровь присылала передачи и мягкие, на кошачьих лапах, письма. Больничный рацион был скуден, и Марья Павловна, не страдавшая Тимкиным аппетитом, считала, что зато и веса лишнего уж никак не накопишь. Рожать будет легче.
Марья Павловна и Тимка, между тем, благополучно пробрались на лестницу и вторглись в запретную для них территорию. Лестница бурлила событиями. Эта лестница соединяла обширное и шумное отделение с двором больницы. По ней приносили обеды из дворовой кухни, выносили больничные отходы. Вечером дверь во двор не запиралась, персонал ходил редко, и сюда, через лазы во дворе, пробирались мужья лечимых женщин. На лестнице состоялись тайные, запретные свидания.
Марья Павловна и Тимка, усевшись на теплую зимнюю батарею парового отопления, наблюдали запретную жизнь.
По ступенькам вверх нетвердо карабкался чей-то пьяный муж и решительно требовал: «Позовите Люду из десятой».
Те, кто не был занят на лестнице запретными свиданиями, а лишь «болел» за других, пошли в десятую палату, вызывать Люду и вернулись возмущенные.
– Люда эта только вчера с хирургического стола. Ночью был жар. Лежит – себя не помнит. А он свое – позовите, мол.
А он действительно твердил свое. В пьяной лирике бил себя в грудь, утверждал интеллигентно морщившим носы женщинам: «Я без Людки, падлы, жить не могу!».
Пошли звать Люду из десятой новые сочувствующие. И появилась сама горячо обожаемая Люда – идя по стеночке, спотыкаясь и пошатываясь, с яркими от жара худыми щеками. Муж ее обрадовался несказанно: «Это моя Людка!». Но она, добравшись до него, повалилась ему под ноги, без сознания. И в суматохе всполошившихся на лестнице женщин его голос выделялся надрывно и слезно: «Ты что же это, а? Что это ты?».
Появилась старшая сестра, в праведном на всех гневе. Большинство женщин бросилось вон с лестницы, боясь возмездия. Остались жертвующие собой ради благополучия повалившейся на каменный пол Люды из десятой. Супруг ее бестолково протягивал им поношенное пальто, упрашивая: «Подстелите вы ей, как можно?
Тимка зашептала Марье Павловне:
– Пойдем быстрее. Нас, брюхатых, увидят, влетит больше, чем им всем.
Крадясь позади толчеи вокруг Люды, Тимка и Марья Павловна переживали страх быть опознанными. Последнее, что ухватила Марья Павловна краешком глаза, обернувшись, – уносимую на потрепанном пальто мужа четырьмя сочувствующими женщинами Люду из десятой. И плетущегося вниз по лестнице в пьяной обиде и удивлении верного ее супруга.
Еще шли дни, сменяя однообразие однообразием.
Тимке передали кодеин. На радостях Тимка, воинственно настроенная против своего кашля, глотнула огромную таблетку с супердозой. Вышла в коридор, ободренная надеждой. И через пяток минут, что называется, вползла обратно, бледнее полотна, и улеглась наискосок койки, не в силах подобрать ноги на кровать.
Марья Павловна бросилась искать дежурную сестру.
– Не надо, – остановила ее у двери Тимка. – Кричать будет, что сами лекарства принимаем.
– Тебе необходимо, – огрызнулась Марья Павловна и рванулась в коридор к столику дежурной медсестры.
Сестра попалась мягкая. Встретила Марью Павловну наредкость несурово. Взглянула, что с Тимкой, выяснила тайну кодеина, вернулась с историей болезни. Впервые за много дней там были внесены пометки старшей сестрой – каких лекарств нет в аптеке. Так Тимка и Марья Павловна окончательно раскусили, отчего не слабеют их недуги. Дежурная сестра, в нарушение устава, выдала Марье Павловне и Тимке полную информацию. Еще и возмутилась: «Да ну их. Разве можно не говорить больному, что прописано». Тимке дала совет: «Не принимайте кодеин большими дозами. Наркотик. Разделите таблетку на части и пейте постепенно». Марье Павловне посоветовала: «Напишите домой. Может быть, кому-то из ваших родных удастся достать эти препараты».
Марья Павловна, осознав, что все это время только воображала себя лечимой, задыхалась в эту ночь особенно сильно. Тимка, глядя на нее, прослезилась:
– Позвонила бы ты мужу. Телефон в коридоре. Помрешь ведь от переживаний.
Марья Павловна призналась:
– Он у бабы живет. Я бы позвонила, да телефона не знаю.
Марья Павловна написала письмо свекрови и поискать препараты попросила.
Через пару дней после инцидента с кодеином, в свой всегдашний вторник, появилась терапевт. Она не пошла к окну, с двух сторон которого стояли койки Тимки и Марьи Павловны. Она присела на стул у койки вновь прибывшей в многолюдную палату женщины, что, по правилу обычного обращения с новенькими, помещалась у двери. Устав гласил, что каждая новенькая должна подвергнуться осмотру терапевта. Пока эта новенькая «подвергалась», Тимка и Марья Павловна притаились у окна. Тимка старалась не кашлять. Терапевт осматривала женщину, слушала ее стетоскопом. Между делом терапевт сказала от двери:
– Тима, вам пора на операцию. У вас прошел кашель?
Тимка прижала простыню к губам и сказала сквозь материю:
– Прошел.
Терапевт сказала, продолжая заниматься новенькой и так и не подойдя к Тимке:
– Я подписываю разрешение на операцию.
Тимка ответила напряженно, все так же через простыню:
– Да, доктор.
Марье Павловне терапевт сказала, очевидно прочтя заметки в истории болезни об отсутствии лекарств:
– Значит, этих препаратов нет. Нет, что ж, назначим другие.