Фантом Я
Шрифт:
Ларка считала себя человеком кастовым. Каста поклонниц. Наложниц известных актеров. Изнурительный труд ожидания конца спектакля, в любую непогоду, с шансом быть на сегодня отвергнутой, обойденной конкурентками. Глава маленькой банды охотниц за снисхождение красивых и таинственных мира сего, наделенных судьбой быть в центре внимания человечества.
На гастролях они путешествовали вслед за труппой, выкрикивая восторги во время спектакля и поднося цветы у служебного входа после. Ларке достался красавец на вторых ролях, и эта любовь была безумной. Она стоила
По мнению Ларки, я не принадлежал. И мой быстрый контакт с теми, кто, по ее мнению, принадлежал, очень ее удивил. Оказывается, я там был давно и прочно дома. И не имело значения сколько лет я хранил себя в уединении.
А теперь вдруг опять Роберта. Ворвалась ночной бабочкой и, освещая меня в полутьме сверканием белков, заявила о своем презрении. Все то же самое: «На что ты надеешься?» – выкрик мне в лицо. – «Бездельник, который лжет самому себе, что он – писатель». «Ты не способен содержать собственную женщину».
В Италии, в Ладисполи – перевалочный пункт для эмигрантов на пути в Америку – меня, бездомного, пригрела женатая пара: немец и итальянка. Я не только жил в их шикарном кондоминиуме с террассой на море, но и раскатывал на их серебряном БМВ и учился водить небольшую яхту. Мы гоняли на водных лыжах на виду у набитого эмигрантами пляжа, и эмигранты меня дружно ненавидели. Прирожденный волк-одиночка, я этого даже и не замечал, пока не набрали звук вслед мне злобные реплики, и я понял, что опять из стаи был кем-то выделен.
Господи, может, это ты меня пожизненно выделил на одиночное выживание, чтобы я смог высказаться по-своему?
Ура, пришел этот священный момент, когда я «закончил» нечто на пятидесяти страницах и вылез из норы, щурясь на яркий свет, с манускриптом в зубах. И отправился в маленькое нью-йоркское русское издательство. Маленький, кругленький русский издатель, как выразился о нем Кока, «в прошлом одесский биндюжник», а ныне американский предприниматель, сказал мне, что печатает только профессионалов, т.е. людей с именем.
И я отправился «человек без имени» в Центральный парк посидеть на скамеечке, причаститься к миру сему, ибо оказался географически рядом.
Вернулся домой. Забрался в кровать.
Мне снилась злая цепочка снов, предрекающих мне гибель раннюю с жизнью неоправданной. Как пустая костяшка домино. Что такого особенного было мною сделано из выражения себя в мире, где надо в конце понять зачем пришел в начале, а в промежутке вслепую подчиняться внутреннему драйву, и без отлучек. За самоволку есть расплата. Для меня это – депрессия.
Реминисценция. Полет, наверное с десяток метров, выброшенных рукописей в Санкт-Петербурге, перед отъездом в Штаты. Вид с пятого этажа – внутренний двор, укрытый как снегом разнесенными ветром по асфальту листами бумаги из сваленных в огромную
Мое санкт-петербургское плодородие увенчалось крохами в самиздате.
Последняя песнь на родине угодила в КГБ. Повесть о ленинградских отражениях. Я бродяжничал по мокрому от дождей венецианскому городу и коллекционировал их, и фантазировал о них. Я ими бредил.
Был друг. Славка. Погиб от водки. Не захотел со мной уехать. Я ему оставил фотопленку с «Отражением». Он попросил кого-то из заморских гостей прихватить на обратном пути мою пленочку. Самолет в Швецию задержали, заморского гостя допрашивали, просили назвать имя автора повести. Я уже был в Италии. Человек не назвал ни меня, ни Славку. Добрая ему память и счастливых лет жизни в благословенной Швеции. Написал мне письмо и рассказал как ему не удалось. Самолет задержали на тридцать минут, пока велся допрос шведа. Пригрозили не пустить больше в страну, отпустили. Без пленки. Пленка моя была обвинена в антисоветчине. Ничего такого не знаю и не понимаю. И какое мне дело до всяких «анти». Вся моя жизнь – антименя.
В Нью-Йорке я нашел и составил себе новую коллекцию отражений. И звезда в ней – антимир старого порта на Южной улице, с его речным калейдоскопом анти-яхт и анти-небоскребов, и о нем я сочинил «Семнадцатый пирс». Там, на Променаде, я купил на мелочь из кармана чашку кофе и помянул алкаша и поэта, никому не известного Славку.
Сидит занозой в голове вопрос ко мне участливой Козьмин: «Ну зачем ты издеваешься над самим собой?»
Энигма эта мучила меня много лет, прежде чем пришел ответ: «Да для того, чтобы выжать из своей ленивой, готовой поддаться на ласку натуры все, что можно».
Чего я так огорчаюсь, что жизнь для меня наслаждение мучением? Вернее, чего я так удивляюсь?
В лекциях по «Wicca» говорится о том, что эмоция – drive, на котором мы переправляем через себя энергию на «target» (цель).
Можно считать, что этот огромный драйв присутствовал во мне с того дня, как я на свет объявился с целью писать рассказы.
Четкое видение таргета – это тренировка на длительную концентрацию.
Само писание – ритуал, в котором вся жизнь – подготовка.
Язык – три круга священнодействия. Энергия идет в круг, поскольку ты в нем родился. Сохраниться. Не дать себя заблокировать рутине и служителям рутины. Держать их за третьей окружностью, отгонять как заклинанием от злых духов: «Не моги пересечь эту грань, а не то…»
Поднимать уровень твоей эмоции, вот для чего они существуют, эти жрецы рутины. Они свое дело знают и сделают. – Довести уровень эмоции через отчаяние до пика и вышвырнуть тебя как катапультой на хайвей энергетического потока («flow») c помощью мысли в цель.