Фантомная боль
Шрифт:
— Правда?
Она кивнула.
— Обычно я пользуюсь кремом от потливости ног, но в этот раз я его забыла. Я, конечно, не каждый день им пользуюсь, а только когда опасаюсь, что кто-то может почувствовать запах.
— Я считаю, что потливые ноги — это ничего страшного.
Я достал из машины полиэтиленовый пакет. Другого багажа у нас с собой не было. Швейцар смотрел нам вслед.
Не знаю точно, был ли я когда-либо влюблен в Ребекку. Люди слишком быстро склонны принимать свои гормональные всплески за влюбленность. Я научился не доверять
Люкс оказался самым унылым гостиничным номером из всех, что мне когда-либо доводилось видеть. Окно в спальне выходило на глухую стену, больше окон в номере вообще не было. Обстановка в гостиной отдаленно напоминала пятидесятые годы: длинный стол для совещаний, бар, два высоких табурета, холодильник, электрокофеварка.
Ребекка плюхнулась на постель и включила телевизор.
— Нам надо купить трусы, — сказала она.
— Опять?
Я прошел в ванную и сунул голову под кран. Сзади послышались шаги. Ребекка встала у меня за спиной.
— И полотенца тут у них здорово обтрепались.
Она потерла ладонями ткань, словно проводила тест для «Спутника потребителя».
— Через год то же самое скажут и обо мне.
— О тебе это уже сейчас говорят.
Мне четыре раза присуждали премии. Последний раз это случилось три года назад. Когда к моей матери приходили гости, она зачитывала им вслух резолюции литературных жюри. Ей они казались прекрасней всего того, что я когда-либо написал. Соседка иногда пыталась протестовать:
— Но ты ведь уже читала мне это!
— Конечно, — соглашалась моя мать, — но ты же не можешь сразу все запомнить.
Я считал себя выдающимся писателем, но положение становилось мучительным: тяжело, когда ты один так считаешь! В учреждении моей жены был один пациент, который считал себя выдающимся писателем и к тому же выдающимся философом. Жена рассказывала, что этот пациент вечно повторял:
— Будь у меня побольше времени, я стал бы еще и выдающимся политиком.
— Да-да, — соглашалась моя жена, — вам просто не хватило времени.
С пациентами не стоит вести бесполезных дискуссий.
Когда только вы один считаете себя выдающимся писателем — это мучительная ситуация, но когда так начинают думать десятки тысяч других людей, это означает успех.
— Послушай, Ребекка, — сказал я, — мой первый роман «268-й номер в списке лучших теннисистов мира» внес новую струю в нидерландскую литературу, а мой цикл о Сидни Брохштейне внес новую струю в европейскую литературу.
— Ну… — промычала Ребекка.
— Что значит «ну»?
— «Ну» значит «ну», — сказала она. — «Ну» означает, что я слышала другие мнения об этом твоем цикле о Брохштейне.
— Это оттого, милая, что в последнее
— Но ведь могла произойти и ошибка?
— Какая, к черту, ошибка! Я из верного источника знаю, что они сказали девчонке из экспедиции: «Отправь приглашение Мельману в марте, тогда мы будем уверены, что он не придет». Единственное, чего я теперь хочу, — это написать собственный некролог, чтобы, не дай бог, это дело не поручили какому-нибудь третьеразрядному журналисту и не загнали бы меня в самый конец десятой полосы.
— Ты что, собираешься умереть?
— Не то чтобы собираюсь, но такие вещи никогда не стоит откладывать до последнего.
Когда из издательства мне сообщили о том, что мои книги отправляют на распродажу, я отмолчался. Я подумал: пусть что угодно, но я не буду уподобляться пациентам Сказочной Принцессы.
Теперь, когда они узнают, что я собираюсь написать поваренную книгу, они наверняка скажут, что всю свою жизнь я только и был что жалким составителем поваренных книг.
Сказочная Принцесса говорила, что тот, кто рассчитывает на понимание, рано или поздно чокнется. Лучше всего принимать все происходящее за недоразумение. Но еще полезнее считать, что произошло крупное недоразумение.
Когда моя мать не зачитывала соседке резолюции литературного жюри, она мыла посуду. Ничто не делало ее такой счастливой, как мытье посуды. Иногда она по четыре раза перемывала посуду, потому что кое-где еще оставались еле заметные пятнышки. Ее бы воля, она ходила бы мыть посуду к соседке, но та за два года до смерти мужа купила себе посудомоечную машину. С этой машиной не могла соперничать даже моя мать. Каждый выбирает свой собственный способ забыть о боли. Моя мама, к примеру, мыла посуду.
Я обернулся и посмотрел на Ребекку. Мы стояли с ней нос к носу.
— У тебя прыщики на лице, как после Арденнского наступления, — сказал я.
— Арденнское наступление — это ведь было отчаянное наступление?
— Да, — сказал я, — это было отчаянное наступление, оно уже ничего не могло изменить. Пойдем-ка лучше чего-нибудь перекусим.
* * *
Мы пришли в единственный открытый в этот час ресторан в Олбани. Пожилой господин у входа сказал нам «добро пожаловать» с таким воодушевлением, словно и в самом деле рад был нас видеть.