Фантомные боли железных грифонов
Шрифт:
— Кажется… — невесело ответила Тэлли. — А как вы думаете, можно ли отсканировать личность, вычленить из этого скана конкретное чувство и переписать его код, заменив объект, на который это чувство направлено? А потом допрошить этот код биологическому прототипу скана, предварительно разрушив последовательность активности нейронов, отвечающую за «оригинал» этого чувства?
— О, детка, это просто супернелегально! — натянуто рассмеялся Хидден. — Такие манипуляции, особенно если без согласия этого самого «прототипа», потянут на пару десятков строгача!
—
Чисто теоретически он бы такое мог. Смог бы и практически, но всё равно сказал «нет», вложив в ответ всю уверенность, и такой ответ заметно расстроил Тэлли. Она помолчала, хмуро повозила вилкой в йогурте, оставшемся от фруктового салата.
— Может быть, вы ошибаетесь, Хидден? — с надеждой спросила она. — Может быть, вы можете больше, чем думаете? — и добавила едва слышно, обращаясь к остаткам йогурта: — Ведь для чего-то Город вас забрал…
Хидден едва не поперхнулся своим чаем.
— Для работы над грифонами, я полагаю, — осторожно заметил он.
Тэлли подняла на него озадаченный взгляд, пару мгновений смотрела Хиддену в глаза, будто не понимала, о чём речь.
— Ах, да, — наконец кивнула она. — Конечно, вы правы, Хидден. Спасибо за компанию, мне было приятно пообедать с вами! — Тэлли как ни в чём не бывало расцвела солнечной улыбкой и поднялась из-за стола.
— Тэлли! — окликнул её Хидден, когда она со своим подносом уже повернулась к нему спиной.
— Да?
— Если кто-то тебе действительно нравится — будь с ним честной. Хуже нет, когда влюбляешься, а потом узнаёшь, что тебе врали, и любишь ты не настоящего человека, а всего лишь кем-то созданную иллюзию.
— Все обманываются, — беспечно пожала плечами Тэлли.
— Да, но между «обмануться самому» и «быть обманутым кем-то» большая разница. И когда с первым ещё можно что-то сделать, то после второго отношения вряд ли сложатся. А враньё всегда всплывает — такая уж у него особенность.
***
— Ну Раисмихална, ну я же сказала, что сама схожу пообедать! — возмутилась Сталь, откладывая свои бумаги.
Раисмихална осторожно, чтобы не расплескать суп на подносе в её руках, входила в кабинет, толкнув дверь задом.
— А то я не знаю, как ты сходишь, — проворчала она, — как рак в поле свистнет, так сразу и пойдёшь. Подвинь свои каракули-то отсюда, посуду поставить некуда!
Раисмихална сгрузила на стол принесённые блюда и уселась на «гостевой» стул, сунув пластиковый поднос под мышку и водрузив на нос очки, всем своим видом показывая, что не уйдёт, пока тарелки не опустеют. Сталь вздохнула и сменила шариковую ручку на ложку.
— Там соплюха эта паренька нового охмуряет, — невесело сообщила Раисмихална.
— Что сразу охмуряет? Может, просто беседуют?
— Слишком уж завирально ресницами своими
— Я никому не доверяю, — ответила та и, заметив мелькнувшую за мутными очками обиду, добавила: — ты не в счёт.
Вздох Раисмихалны переполнялся скепсисом.
— Я бы на твоём месте сама за Сагой присматривала, а не через мальчишку…
Сталь дёрнулась, будто её булавкой укололи.
— Корнет справится.
— А проку с него — как с рыбы шерсти. Мать, ты только больше мучаешь парня — ему бы, наоборот, подальше от неё держаться. Извёлся весь, с лица спал. Да и новенький сейчас куда как больше знает…
— Я не могу идти с ним на открытый контакт! — Сталь резко отложила ложку, сделала глубокий вдох, считая про себя до десяти. — Ты же понимаешь — это может вызвать подозрения и всех подставить, — продолжила она уже спокойно. — Профессор им пока вполне доволен. Как и тем, что я, по его мнению, не особенно лезу в их работу.
— Но от новенького ты могла бы узнать больше.
— То, что мне нужно, я и так знаю. И уж поверь, Профессор с Корнетом знают куда как меньше!
— Ну ты ешь, ешь… стынет ведь, — примирительно пробормотала Раисмихална. — Но с Сагой я бы на твоём месте поговорила по-людски, без этих ваших подвывертов. Всё бы расставить по местам, да и жить дальше.
— Она не станет меня слушать. А если и станет, услышит совсем не то.
— Ну уж это, мать, ты сама постаралась!
— Я лишь хотела не дать ей сломаться. — Сталь сняла очки, отложила их на стол и, прикрыв глаза ладонью, помассировала большим и средним пальцами виски. — Но она всё равно сломалась, и я не могу простить этого ни ей, ни себе… А ты всё никак не можешь не теребить больную тему, да? — Она из-под пальцев посмотрела на Раисмихалну.
— Не нравится тебе, когда мозоли ковыряют? — поджала губы Раисмихална. — Вот и Саге нужно было время, чтобы пережить боль, вычистить рану, подождать, пока зарубцуется… А ты мало что забинтовала всё грязной рогожей, ещё и сепсис ей устроила, заставив работать со сканом мужа. Вот теперь получай: и у неё хроническое, больное, нагноившееся, и тебе не легче. На кой вообще полезла?..
— Потому что я знаю, каково это, — сухо ответила Сталь. — И если бы я в своё время не ушла с головой в работу, а предалась бы переживаниям, я бы не выбралась. И она бы — тоже.
— Ни шиша ты не знаешь, Сталь, — покачала головой Раисмихална. — Загнанная глубоко внутрь боль рано или поздно выест и её, и тебя. И помяни моё слово: пока ты считаешь её сломленной, она то же самое думает о тебе. Ты ж холодная, что ледяшка, глядишь остро, козью морду на её словечки строишь, палки ей в колёса вставляешь…
Сталь перевела на Раисмихалну тяжёлый взгляд.
— Уж тебе ли не знать, что она… — Сталь осеклась, но всё-таки продолжила, пусть и совсем тихо: она мне как дочь… Я не переживу, если и с ней что-то… Пусть уж лучше ненавидит меня, чем подставится из-за собственной неосмотрительности.