Фараон Эхнатон (без иллюстраций)
Шрифт:
«…Его величество во что бы то ни стало хочет чем-то отличаться от фараона Нармера, фараона Джосера и их потомков. Если Пенту посмеет разуверить его в этом, то навлечет на себя великий гнев. Фараон сам скажет, что отличает его от великих предшественников и что сближает. Он сам обо всем скажет…»
Эйе смотрел в одну точку: на небольшую щербинку на гладко отполированном каменном полу Смотрел, думал и слушал. А Пенту от усталости прикрыл глаза. Но он не спал. Он никогда не засыпал в присутствии его величества. Ему удобнее
– Я размышлял над словами Бакурро. Не мог я иначе. Выслушав вас и внемля советам моего отца Атона светозарного, я решил обнародовать указ…
Где-то меж колонн, в конце зала, мелькнула фигура начальника царских покоев Ипи. Царь приказал ему прислать двух писцов. И тот бросился выполнять приказание.
Его величество уперся рукою в колонну, точно намеревался сдвинуть ее с места. И сердито сказал:
– Вот прикажу я, вот прикажу я нечто. И весь Кеми – от Порогов и до Дельты, от Азиатских пустынь и до Ливии – превратится в базальт. И сейчас мы крепки, и сильны, и непобедимы. Но я сделаю Кеми подобием единого лагеря воинов. Это будет базальтовый бивуак. Даже дыхание у всех должно быть одинаково равномерным. Не говоря о шагах. По сравнению с которыми шаги лучшего полка покажутся расхлябанными. Вот прикажу я это и сделаю!.. Я обнародую этот указ!
Царь сжимал кулаки. Он казался кулачным бойцом. Каких обожают в азиатской Ниневии.
Это было поразительно: грозный тщедушный царь! Но главное в другом: что это будет за указ? О чем?
Этой ночью
– Кийа.
– Я слушаю тебя.
– Кийа.
– Твое величество, я здесь…
– Кийа.., Ты не так меня называешь…
– А как же называть тебя, мой любимый?
– Вот так, как назвала.
– Хорошо, мой любимый.
– Это твои груди?
– Нет, твои. Они принадлежат тебе.
– Потому, что люблю их?
– Потому, что ты – господин мой.
– Они тверды, как яблоки.
– Это плохо?
– Я люблю их.
– Яблоки?
– Нет, твои груди…
– Эти груди – твои, мой любимый…
Эхнатон ищет глаза. Ее глаза. А вместо них – глубокая глубина. Он ищет ее губы. А вместо них – прохладные гранаты: такие большие, такие гладкие, такие притягательные. Он жаждет взять ее всю. В свои руки. В свои объятия. А вместо нее – обжигающее, невесомое пламя. О Кийа, кто родил тебя? Неужели же женщина во плоти? Или ты рождена там, на небе, возле отца великого Атона?..
– Послушай, Кийа, порою ты кажешься существом сказочным.
– Что же во мне сказочного?
– Или святою…
– Это еще что?!
– Я боюсь притрагиваться к тебе.
– Обними меня.
– Мне кажется, что проснусь однажды и не увижу тебя. Все окажется сном.
– Крепче обними!
– А может быть, я – это
– Сжимай же посильнее… Я люблю, когда ты причиняешь боль…
– Вдруг ты проснешься и – не будет меня…
– Молчи…
– Ты будешь плакать?
– Прошу тебя, замолчи.
– Кийа, ты будешь плакать по мне?
– Вот я зажимаю тебе рот…
Его величество с каждым днем все сильнее ощущает одно: не может без нее! Она – в сердце его. Она – жизнь его. Как он мог без нее до сих пор?.. Он прижимается губами к ее уху и шепчет едва слышно:
– А ты сына родишь?
– Я рожу много сыновей. Я молода. У нас должно быть их много. Очень много.
– Именно сына?
– Только сына. Потому что люблю тебя… А когда любишь, говорят, желания сбываются.
– Да, это правда.
– Может, я уже зачала сына?
– Может быть. У меня не было сына. Одни дочери. Я не знаю, что с ним делать-то?
– С сыном?
– Да.
– Надо сделать ему обрезание…
– Это я знаю…
– А потом растить богатыря.
– Каким образом?
– Доверь это мне, возлюбленный мой.
– Доверяю…
Он целует мочку ее уха… Упругую, как бобовое зерно…
– Откуда у тебя такая мочка?
– Она вкусная?
– Вкуснее меда.
– Она тоже твоя, любимый.
– А это?
Он мизинцем – едва-едва мизинцем, кончиком его – касается углубления в животе. Крошечного углубления на белой чаше…
– Он тоже мой, Кийа?
– Конечно.
– Совсем?
– Совсем, совсем…
– Совсем, совсем, совсем?
Его величество дурачится от счастья. От избытка чувств… Горячей щекой припадает к животу. Он словно пчела на цветке.
Она смеется. Ей приятно. Эхнатон на вершине счастья – она-то хорошо понимает!
Он спрашивает не без лукавства!
– А если я умру?
– Сначала – я.
– Если – я?
– Но ты же повелел строить гробницу для меня?
– Так что же?
– Значит, раньше умру я!
– Неправда!
И он снова припадает к ней. И снова и снова спрашивает себя: «Кто же изваял ее? Где этот величайший ваятель?» Спрашивает себя, а сам знает – кто. Не может не знать. Это он! Это он, сияющий на небе!..
Он замирает. Обнимая ее. Слившись с ней… Нет откуда она? Кто изваял ее? И почему приблизил ее к себе так поздно?!
Кийа запрокинула руки. (Подмышки у нее гладкие, словно галька морская. Они тщательно выбриты цирюльниками.) И соски тоже рвутся вслед за руками. Куда-то кверху. Или в сторону. Такие розовые. Бледно-розовые.
Глаза ее полузакрыты. Она обессилела от любви. Ибо он – сильный. Ибо он – любимый. Она родит ему сына. Еще сына. Сыновей. Сколько захочет – столько и родит…
Ночь. Глухая ночь. Спит земля. Не спит только стража. И не спит Кийа. Не спит его величество.
– Ты устал?
– И не бывало!