Фарфоровая голова
Шрифт:
— Я скоро вернусь, — говорила она, — никуда не ходи.
Оставшись одна, Мисюсь принималась за любимое дело всех кукол: смотреть в окно и считать птичек.
— Раз, раз, — говорила она, — снова раз. — Другой счёт был ей просто не под силу.
— Раз, раз… — На форточку уселись два серых щегла.
Это были известные нам Ванька и Встанька, покинувшие квартиру лейтенанта. Они зацокали на своём щеглином наречии, с недовольством поглядывая на Мисюсь.
— Все куклы — дуры, — заметил Ванька.
— Голову оторвут, будет знать, — прибавил
— И зачем приставили? — Ванька щипнул свою яркую грудку. — Охрану ей подавай!
— Приказ, — сказал Встанька и тоже щипнул.
— Приказ есть приказ, — согласился Ванька.
Чей приказ и как могли щеглы охранять куклу, оставалось пока неясным. Мисюсь же оба щегла понравились. Она похлопала глазками и сказала удовлетворённо:
— Наши.
Старик Дубосеков и Катя
Старик Дубосеков писал: «Как часто бывает, что дети лучше своих родителей. И может, скрывается среди них подлинный Дон Кихот, истинный граф Монте-Кристо, но только немногим дано разглядеть в начинающем ребёнке будущего героя».
Потрещав и побрызгав пером, Дубосеков отодвигал занавеску и поглядывал, не идёт ли Катя. Давно хотелось сказать ей словечко, что-нибудь подарить, но мешала гордость. Ещё подумают Звонарёвы, что сдался упрямый старик.
«До чего же я гордый, — думал он с грустью. — Гордость — фамильная наша черта».
Но вот показалась Катя, и не выдержал старик Дубосеков. Само собой распахнулось окошко, и семейная гордость, птичкой порхнув, уселась на плечо ученицы четвёртого класса.
— Ты, что ли, ночью на рояле играла? — сердито спросил Дубосеков.
— Не я, — ответила Катя.
— Играй, играй, — сердито сказал Дубосеков. — Я даже люблю, когда ночью играют. Я даже в газету писал, чтобы ночью играли.
— Спасибо, дедушка, — ответила Катя. — Я знала, какой вы добрый.
— Я добрый! — воодушевился старик. — Я на подарки не жадный, я даже могу подарить… — Он повернулся к своим свистулькам, но, увы, ни единой свистульки не осталось после нападения на квартиру, лишь Дунькин божок солидно поблёскивал в углу.
— Бери ценную вещь! — с отчаянием крикнул старик Дубосеков и схватил статуэтку.
Напрасно отнекивалась Катя, старик вручил ей божка. Тайком пронесла его Катя в комнату и спрятала в шкафчик, подозревая, что ни папа, ни мама подарков таких не поймут.
Так или эдак, но голова снова поселилась в Катиной комнате, правда, на месте не столь уж видном, как раньше.
Профессор Драгосмыслов в своём кабинете
Да что там шкафчик какой-то скромной школьницы! Шкафчик хоть и с резьбой на дверках, но цвета бурого, непонятного, со ржавой петлёй и отбитой ножкой, которую заменял деревянный кубик с замызганной буквой «у». В таких ли шкафчиках жить голове? Давайте лучше посетим кабинет профессора Драгосмыслова, большую светлую комнату со множеством самых разнообразных шкафов, от маленьких до огромных.
Нет, неприлично и даже опасно входить в кабинеты без спросу и ключиком открывать чужие шкафы. Пускай уж сам Артабальд Поликанович Драгосмыслов покажет нам, что прячется в его недоступном шкафу.
Профессор Драгосмыслов открывает свой шкаф
Профессор Артабальд Поликанович Драгосмыслов достал из кармана затейливый ключик, вставил в замочную скважину, повернул три раза налево, два раза направо, произнёс громко: «Тюк!» — и дверца сразу же распахнулась.
В обитой лиловой материей нише на подставке из белого мрамора красовалась известная нам голова. И какая! Не изделие ловкого кустаря, не продукция резвой артели, не поделка из глины, наспех облитой глазурью третьего сорта. Это была голова истинная, настоящая. Фарфоровая голова!
Когда-то, ещё в дни молодости профессор привёз её из дальней поездки. С тех пор он с нею не расставался. Он любил на неё смотреть, вступать с нею в беседу. Ей он поверял свои мысли, сомнения и даже, даже…
Нет, неприлично шушукаться за углом о вещах столь важных. Пускай уж об этом поведает сам Артабальд Поликанович Драгосмыслов.
Профессор Драгосмыслов поведает сам
— Тебе, тебе поверял я научные планы! — сказал Драгосмыслов, обращаясь к божку.
И это правда. Ни ближайшим сотрудникам, ни отдалённым начальникам, а фарфоровой голове раскрывал он свои грандиозные планы. И только потом, проверив множество раз, сотни раз отмерив, но ещё не отрезав, профессор передавал свою мысль в надёжные руки всего коллектива.
Пускай те и режут.
— Ну что, кумир восходящего солнца, — спросил профессор, — втянет гужок?
«Кумир» смотрел на профессора сонными глазками, вежливо улыбался и обещал удачу. Профессор захлопнул шкаф и вызвал к себе Звонарёва.
— Пора рисковать, Илья! Закраим на полквартона!
— Не втянет гужок, — стоял на своём учёный.
— Загужим.
— А вдруг потревожим кукаретные гущи?
— Не узнаю я тебя, Илья! — воскликнул профессор. — Риск — благородное дело, мы не можем ждать милостей от природы!
— Так-то оно так… — пробормотал Звонарёв. — У нас и сейчас сильный гуж.
— А результат? Нет, нет, давай пол-квартона!
— Не втянет гужок, — упрямо сказал Звонарёв.
— А кроме того, — Драгосмыслов показал глазами наверх, — там ждут. К круглой дате.
Илья Звонарёв вздохнул:
— Бейте меня, Артабальд Поликанович, гнать не могу. Гужок не сгужует.
— Так доведи! — яростно закричал профессор. — Вставь лишний пупырыш! Долго мы будет ждать милостей от природы?
Понимая, что, дожидаясь милостей от природы, можно запросто впасть в немилость, опытный кукаретник снова вздохнул.