Фарватерами флотской службы
Шрифт:
В 22 часа экипаж был расставлен по местам всплытия на поверхность. Начали продувать среднюю цистерну главного балласта. С замиранием сердца наблюдал я за стрелкой глубиномера. Никакого эффекта. Лодку будто вкопали в грунт.
– Осушить уравнительную, - приказал Ярошевич.
Все, кто находился в центральном посту, не спускали глаз с глубиномера. Лодка оставалась неподвижной.
Что же держит нас на грунте? Что?
Ярошевич приказал Кувшинову дать пузырь в кормовую. Это последнее, что можно предпринять
Раздался свист воздуха, устремившегося в цистерну. Корма задралась вверх. А тем временем из первого отсека поступил доклад: "За бортом скрежет!"
Дифферент нарастал. Стоять невозможно. Опять все с грохотом посыпалось из кормы в нос. Я ухватился за клапаны на подволоке и, как маятник, раскачивался на руках.
Долго ли еще продлится такое положение? И вдруг корпус содрогнулся. Стрелка глубиномера вздрогнула. Кормой вверх лодка поплавком устремилась к поверхности.
– Глубина 35 метров... 20... 10...
– послышался звонкий голос трюмного машиниста.
К нашей огромной радости, лодка не только всплывала, но и выравнивался дифферент.
Наконец самый долгожданный доклад трюмного:
– Глубина ноль!
Мы на поверхности. Командир не спеша надел куртку, нахлобучил свою знаменитую меховую шапку и сказал мне:
– Приготовьтесь к выходу наверх.
Вскоре внутрь лодки хлынула свежая струя воздуха. Голова кружилась. То ли оттого, что наконец всплыли, то ли от счастья, что можно вдосталь дышать свежим воздухом.
В войну, да и после войны, мне не одну сотню раз приходилось погружаться под воду, а затем подниматься на поверхность. Казалось бы, ко всему можно было привыкнуть. Но никогда, ни единого раза, не тускнело ощущение радости и счастья от первого глотка свежего, ядреного морского воздуха.
Там, наверху, стояла тихая осенняя ночь. Бесшумно сеяла типичная балтийская морось. Был штиль. У лодки оказался небольшой крен на правый борт и незначительный дифферент на нос.
Загрохотали дизеля.
– Давайте курс, штурман, - сказал Ярошевич.
– Курс 95, - ответил я без промедления.
Сегодня я думаю о том, что только молодость толкала меня на подобную решительность. Но ведь на войне нельзя без риска! К тому же всю ночь просидел над расчетами. Вымерил каждый кабельтов пути.
Шли в кромешной темноте: ни звезд, ни слабого отблеска хотя бы какого-нибудь огонька.
Через полтора часа, уже на курсе 160 градусов, доложил командиру:
– Время поворота на курс 90, - и добавил: - Этот курс, товарищ командир, должен привести нас в точку, из которой мы начали поход в Балтику.
Наступили самые томительные для меня минуты. В голове лихорадочно боролись сомнения: "А что, если не туда привел? Что, если вместо Лавенсари подошли к Финскому берегу? Там придется туго".
– Сколько до точки?
–
– Двадцать минут.
Наверху, на мостике, да и в лодке - мертвое молчание. Все с волнением ждут завершения похода. А более всех жду его я.
В три часа пять минут поднимаюсь наверх, докладываю командиру:
– Корабль в точке.
– Стоп оба, - распоряжается Ярошевич и тут же спрашивает: - Какие сегодня опознавательные?
– Бело-зеленая ракета.
Ракета в воздухе. Стали видны пустые балтийские дали. Лодку осветило бледным светом.
Ждем ответа. Здесь, в этой точке, нас должен встречать катер. А в той ли мы точке?
Проходит минута, вторая, третья. Для меня они - как вечность. Но ответа нет. Минут через пятнадцать командир приказывает:
– Артиллерийскому расчету наверх.
Я знаю, что означает этот приказ. Ярошевич принимает необходимые меры на тот случай, если мы оказались не у своего берега. Коли на наш опознавательный придет противник, то встретим его артиллерийским огнем.
– Орудие заряжено, - доносится из тьмы доклад.
– Повторите опознавательный, - требует Ярошевич. Снова бело-зеленые ракеты рвут ночную тьму. И тотчас с левого борта слышится рев моторов.
– Орудия на левый борт!
Еще секунда - и откроем огонь. Но тут ответный опознавательный и до боли, до слез долгожданный голос, усиленный мегафоном:
– На подводной лодке, следуйте за мной. Указываю фарватер...
Стоит ли говорить, каким радостным было возвращение в родную базу! Ведь мы, пробалансировав какое-то время на грани жизни и смерти, все-таки вернулись к жизни.
В Кронштадте для нашей встречи были построены экипажи кораблей и личный состав береговой базы. Вид у нас был, конечно, неважный, но все искупалось радостью встречи. По традиции играл оркестр и нам вручили поросенка.
Почти весь личный состав за этот поход был удостоен государственных наград. Меня, как и других командиров из экипажа "Щ-310", наградили орденом боевого Красного Знамени.
Ордена нам вручили в конце ноября. Происходило это торжественное событие в зале Революции родного мне училища имени М. В. Фрунзе.
Не помню точно, сколько там одновременно находилось экипажей. Кажется, три. Но никогда не забуду торжественной церемонии вручения бесценных для нас наград.
Ордена и медали вручал Народный комиссар Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов. Сопровождал его командующий Балтийским флотом адмирал В. Ф. Трибуц. На вручении присутствовал командующий Ленинградским фронтом генерал-лейтенант Л. А. Говоров.
Николай Герасимович обошел всех моряков - старшин и офицеров и каждому пожал руку, каждому сказал доброе слово. А всем вместе он пожелал бить фашистов так, как били их балтийцы-подводники в кампанию 1942 года.