Фарьябский дневник

Носатов Виктор Иванович

И никогда не состоится!

Потому что на миг, всего лишь на миг опередил старшего лейтенанта Аркадия Волкова вражеский гранатометчик.

И потому, что не было операции в горах, не было и госпиталя, не было своего домика на окраине села, не было и большой, как он мечтал семьи, не было и школы, и дальних походов, не было славы художника и поэта, ничего этого не было.

Хотя все это могло быть, если бы Аркадий Волков остался жить.

Я лишь попытался спрогнозировать его несостоявшуюся

в этом прекрасном мире жизнь, исходя из его характера и мировоззрения, на основе его дум и чаяний, которыми он всегда делился со своей маленькой семьей.

Кто виноват в том, что жизнь Аркадия была так коротка?

Судьба?

Случай?

Или конкретные люди – политики или военные?

История рано или поздно все расставит на свои места.

Но пусть все знают главное: погиб не просто человек, а исчез с орбиты бытия целый мир, мир трудолюбивый и талантливый.

Не судьба

Азиатский аэропорт живет своей крикливой и импульсивной жизнью. Толпы людей мощным потоком вливаются в его просторные залы, вскипают нетерпением, а иногда и недовольством у стоек регистрации билетов и, раздробившись там на множество мелких рукавов, исчезают в прожорливых узких и сумрачных коридорах, ведущих к самолетам.

Только в зале ожидания, насквозь пропитанном потом и кислым духом несвежего исподнего белья, царствуют лень и дрема. Молоденькие милиционеры, видимо, еще не совсем привыкшие к своему делу, вежливо просят пассажиров не спать на грязном полу, впрочем, ничего не предлагая взамен. Когда патруль теряется в другом конце зала, встревоженные милиционерами люди, поминая слова Аллаха и Иисуса, снова валятся на пол, закрывают покрасневшие от недосыпания глаза. Осень – пора туманов, и потому в зале ожидания тесно так, что яблоку негде упасть.

Осень – пора начала и окончания солдатской службы, и потому в аэропорту много военных.

Их можно разделить на две категории. Тех, кто отслужил и едет домой, и тех, кому только предстоит хлебнуть солдатской каши со свинцом. Небольшие группы молодых солдат с трепетом и страхом озираются по сторонам, ожидая авиарейса в Афганистан. Они, словно бессловесные телята у ворот бойни, стоят, лежат, сидят, притихшие и покорные, готовые ко всему, даже к самому худшему.

Увольняемых в запас из Афганистана здесь не встретишь, вырвавшись на волю, они ожидают запаздывающие с отправкой самолеты в более комфортных условиях.

Только изредка кто-то из них в своем выгоревшем на солнце обмундировании, с загоревшим лицом, мелькнет среди толпы и тут же исчезнет.

Неожиданно сонную тишину зала ожидания прерывают захлебывающиеся крики вперемежку с ядреным матом. В проходе, в окружении возмущенной толпы, появляются все те же молоденькие, но довольно крепкие милиционеры, которые, подхватив с двух сторон среднего роста сухонького, черноволосого парня, тащат его за собой. Парень упирается, в его красных от бешенства глазах застыли ненависть и отчаянная решимость высвободиться из рук стражей правопорядка.

– Менты поганые! – кричит он и, вырвав из цепкого объятья правую

руку, ухитряется врезать одному из милиционеров в ухо.

Те зло кидаются на него, заламывают за спину руки и ведут его, горбящегося, к себе в отделение.

Кто-то из любопытных, задетый кулаком в пылу борьбы с нарушителем порядка, верещит от боли. Видя это, толпа скоренько рассасывается. Никто не хочет быть битым.

Черноволосый парень, лишенный возможности сопротивляться, кричит в бессильной злобе:

– Окопались здесь, фашисты поганые, только и знаете, что над людьми измываться…

Получив удар сбоку от одного из милиционеров, распаляется еще больше:

– Я таких, как вы, в Афганистане пачками расстреливал, душил, давил, резал. – Голос парня начал срываться, переходить на истерический крик.

– Нализался, подонок, а туда же, норовит Афганом прикрыться, – зло говорит один из милиционеров.

– Только слишком много сейчас таких «героев», – поддержал его второй. – Кто хочет, тот и спекулирует, даже на самом святом.

За решетчатой перегородкой, разделяющей комнату дежурного на две части, было пусто, и парня быстро втолкнули туда. Железная дверца с грохотом захлопнулась.

Металлический звук закрывающейся двери, по всей видимости, немного отрезвил парня. Он схватился за толстые прутья решетки, тщетно пытаясь их выломать.

Заметив ухмылку на лице толстомордого старшины милиции, который, выслушав доклад патруля, с интересом рассматривал своего пленника, тот, в который уже раз, грязно выругался, потом, растянувшись на бетонном полу «кутузки», уставился в серый, покрытый паутиной, потолок.

– Может быть, зайти, врезать ему хорошенько за «ментов», – предложил молодой милиционер, которого черноволосый зацепил кулаком.

– Проучить не мешало бы, – сказал задумчиво старшина. – Но что-то в этой истории мне кажется странным. – Он отложил в сторону рапорт патрульных и, не обращая внимания на демонстративно равнодушно разлегшегося парня, попросил старшего из милиционеров: – Расскажи-ка мне, хлопчик, поподробнее, что случилось, с самого начала.

– Ну, услышали мы шум, крики, нецензурную брань, с трудом добрались сквозь толпу до него, – милиционер показал на лежащего парня, – видим – он схватил за грудки майора и материт его, на чем свет стоит. Мы еле оттащили парня от офицера. Пока мы его усмиряли, майор спросил, куда мы этого парня поведем. Я сказал, что в отделение, там во всем разберемся. Попросил, чтобы офицер прошел следом за нами, чтобы в отделении заявление написал. Пока сюда дошли, майор куда-то исчез.

– Да, интересное дело. Пострадал от хулигана, а заявление писать не хочет. Может быть, хлопчик, ты еще что-нибудь интересное заметил, да не сказал?

– По-моему, я все доложил, как было. Вот только не стал писать нецензурщину, которую задержанный кричал в адрес майора.

– Ну-ну, – нетерпеливо потребовал старшина. – Воспроизведи дословно.

– Он хлестал майора по щекам и приговаривал: «… мудак, это тебе за Игоря. А это, дерьмо ты вонючее, за меня…». Примерно это на разные лады он и повторял.