Фасциатус (Ястребиный орел и другие)
Шрифт:
Колдует в полночь как шальной шаман Любви твоей таинственный Туман…
Туман. В Едимново за полем, перед спуском к лесу. Или над Таруской. В пять утра. Стог сена торчит округлой верхушкой из белой пелены, как мягкий темный айсберг. Туман. Тоже ведь капельно–жидкая вода. Вода. Вода кипит. Получаем что? Чайник? Нет. Паровой двигатель? Нет. Сначала получаем неизбежную пену. Как ни крути, а пену снимать приходится. Но все равно. Любовь гнали. Гоним. И будем гнать! Через змеевик преград и обстоятельств. И получаем что? Получаем желанный хрустально–чистый конденсат! И осадок…
Порой бываю сам себе не рад, Любви своей фильтруя
Это точно. Кон. Ден. Сат. Кон. Ден. Сат. Фу–у… «Пилите, пилите», Шура… Что у нас при этом еще? Пар…
Пусть движет страстью всех влюбленных пар Любви моей жаронапорный Пар…
Шаг. Пар. Шаг. Пар. «Не верьте пехо–оте, когда она бравые песни по–е-от…» Вы как всегда правы, Булат Шалвович. Шаг. Пар. Паровоз? Нет… Круговорот. Облака.
Развеет тост джигита–кунака Любви моей смурные Облака…
А из облаков - тучи. Хлещет из них безжалостно тугими струями дикого дождя. Как же, как же, дожидайся здесь дождя…
И призовет, молясь, язычник–вождь Любви твоей животворящий Дождь…
Моросень. Дождичек. Дождик. Дождь. Ливень. Проливень. Хляби. Потом солнце пробивается - и радуга. А трава и ветки сирени пригнуты тяжелыми каплями. Лужи на асфальте и даже на грунтовой дороге через поле. Мокро под ногами. На болоте тоже мокро. Болото.
Облупится притворства позолота, пока пройдешь Любви моей Болото…
Ну и правильно; не все кошке масленица. Но ведь опять тошнятина банальная: раз «болото», значит, плохо. А болото - это хорошо. Никогда не скучно. Болото не только проверяет. Оно всегда открывает новое. Просто никто увидеть не хочет, все боятся на всякий случай.
А на болоте всегда особо. То сфагнум качается ковром–самолетом. То «окна» коричневеют кофейной глубью торфяных вод. А сосенки всегда тоненькие. Потому как жизнь на болоте - без излишеств. И ягода на болоте, клюква, всегда кислая. Сиропную земляничную роскошь на солнцепеках по сухим удобным полянам ищите.
И птицы здесь серьезные, грустные; то чибис заплачет, а если подальше где, так и кроншнепа вспугнешь, взлетит со стоном. И еще росянка растет, всегда грустная, полуголодная, нежными ресницами с липкими крокодиловыми слезинками - капельками–росинками прихватывая и поспешно переваривая тощую болотную мошкару.
А туман часто не сплошь, а лишь языками–лезвиями: температура-то над мхом и над водой разная. А под ногами чавкает; мокро. Болото.
Стоп! «14–39; Sylvia communis; три песни подряд, верх трехметрового боярышника в расщелине крупных скал; перпендикуляр сорок». Хоть один самец при деле!
Болото… Нет, надо что-то динамичное, очищающее и освежающее… Чтобы текло. Обильными чистыми ручьями. Ручей…
Где ты сейчас, о свет моих очей?! Журчит к тебе Любви моей Ручей…
«Хрум. Хрум. Хрум. Хрум» - крошка под ногами. Ручей - это когда в марте снег тает сразу по всей Балашихе и мы с мальчишками спички пускаем наперегонки. По краю проезжей части укатано толстым слоем; протаивает щелками–каньонами, на дне которых уже чернеет давно не виданный за зиму шершавый летний асфальт.
Спички несутся, то замедляя движение на расширяющихся местах, то исчезая под нависающими снежно–ледяными бортами, а мы месим потемневший набухший снег тяжелыми резиновыми сапогами, орем друг на друга, чтобы не становился никто на края каньонов («Обломится! Завалит ручей!»), пытаясь угадать, где же исчезнувшие под снежно–ледяной коркой спички вынырнут
Затянет, хоть забот невпроворот, Любви твоей крутой Водоворот…
Крутой. По фене ботаем… А чо, в натуре? Мы же здесь не мурку пестрить, в конце концов, мы здесь по делу…
Стоп! «14–47; скотоцерка, короткий истошный стрекот в нижней части метрового держидерева, две птицы рядом; перпендикуляр десять». Во скандалистки. Прав Зарудный, похожи они все-таки на синиц. Но нет у них совсем синичьей скромности.
Водоворот. Байдарки. Восточный Саян. Месяц на Хойта–Оке. Ненаселенка. Ритуальные бурятские ленточки на культовых деревьях. Снежники на перевалах. Удивленные медведи. Ворон ярко–черно парит над сопками. Хариус стоит за камнями в быстрых струях; и вдруг на дне - огромные оленьи рога в идеально–прозрачной воде; глазам не верю. Мраморные скалы с бело–голубыми разводами над холодными пенистыми бурунами. Весь день, с утра до вечера, мокрый, сидишь в ледяной воде, зачерпывай хоть стаканом, хоть ведром, пей сколько влезет, а пить вообще никогда не хочется. А позади и впереди - пороги.
Не миновать пугливой недотроге Любви моей бурлящие Пороги…
О, Господи… Кошмар. «Шмар. Шмар. Шмар. Шмар» - сапоги по щебнистому склону. Бог накажет за такое… Бог накажет.
И понесет меня прямо в чистилище через Любви твоей Водохранилище…
А кому оно нужно, наказание-то? Никому. Дело-то не в наказании, а в раскаянии. И в исправлении. Чтобы стать лучше и продолжать в новом качестве. Поэтому и подсознательная надежда на то, что сначала - в чистилище; это вроде как еще не ад, а лишь предбанник ада; вытряхнут, выполощут в хлорке, ототрут жесткими щетками с вонючим мылом от наружных паразитов, поставят клизму от внутренних, дадут пинка и выкинут назад, дальше лямку тянуть… Выговор без занесения…
Стоп! «14–54; самка Falco tinnunculus, резкий ритмичный крик, сидит открыто, выход скал, верх мягкого склона; перпендикуляр - сто двадцать». Что, птица, голодно? Попрятались ящерицы от жары? А ты думала? Экология… Значит, не наказание, а исправление…
Исправят пустослова, и позера Любви твоей бескрайние Озера…
Байкал - это Озеро. Вода ранним утром гладкая, небо гладкое, солнце еще не встало; все в серо–серебряно–стальных тонах. Граница между небом и водой не видна и угадывается лишь по нескольким точкам очень далеких рыбацких лодок, словно нанизанных на прозрачную нитку невидимого горизонта в этой единой, светящейся изнутри воздуховоде…
«Клик. Клик. Клик. Клик» - шагомер. Байкал - роскошь; сейчас и прудик бы какой сошел. Простой деревенский пруд. А исправление воплощается в искуплении… Искупить…
Наполнят счастье, вдохновенный труд Любви моей уютный тихий Пруд…
Сомнительно… Нет, не так. Пруд… Пруд.
Мираж в пустыне: пруд, взлетает цапля… Спаси меня, Любви последней Капля!..
Так ведь это уже про другое. Всегда мы так: вместо обещания искупить - очередная мольба… Но пруд - это в любом случае хорошо… Ивы по берегам. Стрекозы летают. Кувшинки плавают на темной воде праздничными белыми чашками на блюдцах плоских листьев. А к вечеру закрываются. Мол, были вам очень рады, но чаепитие закончено, пора и честь знать… А если сорвать и понюхать, то это - лучший запах в мире; а длинный мокрый стебель холодно прилипает к руке, и по нему вода стекает, намочив рукав…