Фасциатус (Ястребиный орел и другие)
Шрифт:
Но это лишь воспоминания из детства, потому что рвать нельзя…
Стоп! «15–01; Lanius issabelinus, самец, верхушка держидерева, два метра; перпендикуляр двадцать». У–у, фраер хвостатый…
Шаг. Два. Три. Ну, дают теньковки… Это же надо… Поют, понимаешь ли, про любовь. Или плачут? Слезы. Океан слез. Океан…
Питают слезы дев из разных стран Любви моей соленый Океан…
Ага, жди больше; расхорохорился… Океан. А может, Тихий океан не потому «Тихий», что он бушующий, а потому, что именно в него стекают слезы влюбленных всех времен и народов? Поэтому он и самый глубокий? И соленый. Ибо, если океан соленый, он земной, а если пресный, то
Круговорот воды. Слеза с девичьей щеки в Туркмении оказывается частицей облака в Вологде. Или снежинкой на Аляске. Или льдинкой на Аннапурне. Потому как каждая конкретная капля воды всегда связана с каждой другой конкретной каплей. Они - одно Целое. Каждая из них и существует-то лишь благодаря тому, что они - одно.
А как же Любовь? Каждая конкретная любовь так же связана с каждой другой конкретной любовью и так же питает одна другую? Конечно связана… Переход прошлой любви в настоящую. А настоящей - в будущую… Хм…
Стоп! «15–06; черный гриф и три сипа, все взрослые; круговое парение, двести метров над верхом гряды; медленно смещаются к северо–западу; дистанция двадцать - пятьдесят; перпендикуляр - восемьсот». Слава Богу, а то как будто и не в горах.
Ошибка, нельзя было так с водой обращаться, а уж тем более до конца допивать - как салага все равно… Юннат… Интересно, почему же я в детстве «боржоми» не любил? Во дурак-то…
Ага! «15–08; взрослый бородач круговым парением направленно к западу вдоль гряды; высота сто двадцать; перпендикуляр четыреста; нет одного рулевого в правой части хвоста». Откуда это он? Из хасарской пары? Наверняка из хасарской, откуда же еще. Лети, лети, Мефистофель, ищи свою деликатесную дохлятину; а может, и живого кеклика где прищучишь…
«Клик». «Клик». «Клик». Железка - она и есть железка, кликает… А круговорот любви проистекает.
Всегда и везде. Повсеместно и непрерывно. Моя любовь растворена в твоей. Твоя любовь смешана с… его? Хм… Его любовь - с ее. Ее любовь - с моей… И это все взаимно?! Ну–у, ребята…
А что?.. Круговорот Любви в Природе. И в Обществе. И во Времени.
Круговорот Любви!
Браво! Заголовки в газетах: «Открытие века! Нобелевская премия в области Любви присуждается в этом году…» - и я выхожу на сцену во фраке и с саквояжем на плече… И стою потупившись, скромно так, в третьей позиции, приглаживаю ковер на сцене носком лакированного ботинка: мол, да чего уж там, да ничего особенного, зачем вы, право, все это затеяли…
А председатель Нобелевского комитета подносит мне хрустальную вазу, здоровенную, как хоккейный кубок. Запотевшую и наполненную холодной водой. Еле держит ее за две изогнутые ручки, аж кряхтит, а на граненом хрустале капельки. И говорит, мол, да ладно уж, не скромничай, пей, раз заслужил; мы тебе еще нальем…
Но ведь надо еще сначала экспериментально подтвердить изящную теорию: А экспериментировать на людях нельзя. Значит, никуда не денешься, придется жертвовать собой…
Пусть я погибну от сердечных ран, вам не заткнуть Любви моей Фонтан!
Ну что ты будешь делать, совсем пусто вокруг… Сиеста. Алё–о! Есть кто живой?! Фу–у-у, жарко…
И не иссякнет, в это верю я, Любви моей кондовая Струя!
«Ква–а-су–у!!» Можно бы
Все еще не дойдя до нужного отрога, я вдруг воспротивился своей рабской психологии и безропотной восточной покорности судьбе; решил, что называется, бросить вызов. Коммунист я, или где? гордый строитель, или что?..
Нашел место, где растет здоровая чинара: под ней тень, и ежевики там меньше. Чертыхаясь и обкалывая руки о колючие побеги, проделал ножом в стене ежевичных ветвей дырку в метр диаметром и протолкнулся в нее ногами вперед, натянув панаму на глаза и прижимая саквояж с аппаратами к животу.
Свалился прямо в ручеек, на сплошной ковер опавших платановых листьев, под полог, куда и свет даже не проходит; как говорится, «под сень». При этом вспугнул от воды нескольких кекликов, которые в панике ломанулись сквозь дебри, как кабаны, оглашая округу истошным возмущенным кудахтаньем. А я сижу на сухих листьях и думаю: «Те, кто веровал и делал добрые дела, будут введены в сады, где текут реки… Они найдут там чистых женщин и вечную тень…» Понимал Мухаммед, что к чему.
Умыл рожу, смыл кровь с исцарапанных рук, но не пью сразу, как умирающий, хоть и могу уже попить («Конджо у меня или не конджо?»); стал подниматься прямо по руслу, выбрался к удобному местечку. Там расширение ручья, прозрачная мелкая лужица, по берегам которой на мокрой земле сидят сотни голубых и оранжевых мотыльков - всем жарко, все пьют.
Ну, я саквояж скинул, ручеек просмотрел, вроде черепах дохлых в нем не валяется (как давеча, когда попил водички, а потом нашел выше по течению аккуратный побелевший трупик), выбрал место почище, набрал воды в давно пустую фляжку, бросил кристаллик марганцовки (все же птички какают, кабаны писают), разболтал и засосал всю флягу целиком за один присест, как клещ. Потом разделся, вымылся весь, зачерпывая горстью мелкой воды, и еще две фляги почти подряд выпил, а ведь они по ноль восемь. Никогда раньше так и не пил. Такое ощущение, что сначала все льется в бездонную пустоту, а потом - будто во всем теле булькает, и в ногах, и в руках, и в голове. Но впиталось быстро.
Наплескавшись в ручейке, сел, съел карамельку в тенечке и еще одну флягу уже медленно, частями (про запас) выпил. И снова тонус великолепный; бывает же такое - не просто здоров, а чувствуешь, что прет из тебя энергия.
Иду дальше вниз и думаю, чего бы такого сделать хорошего, а у самого в голове: «Тень–тюнь–тинь…» - все та же особая песня теньковки, - как стихи с необычным акцентом…»
КОРМЯЩИЙ ОТЕЦ И ВОВИК
– О мудрейшие из мудрых! Наш новорожденный не берет грудь ни у одной из кормилиц. В чем тут причина?
(Хорасанская сказка)
«15 мая…. Едем с Переваловым в вольеры на Пархай кормить джейранят.
Они носятся вдоль сетчатого забора, не подпуская к себе и не подходя сами. Перевалов, разговаривая с ними ласково, как с малыми детьми, начинает кормежку с «ментора» - маленького беленького козленочка, назначение которого - научить джейранят не бояться кормильцев. Козленочек сосет молоко за милую душу, но дикие парнокопытные дети, даже глядя на это, в очередь к соске не выстраиваются. Нам приходится их ловить по одному и кормить, удерживая насильно. Интересно, что, будучи пойманными и прижатыми к животу, длинноногие малолетки перестают нервничать и охотно берут соску.