Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Полозов Сергей Александрович

– Владимир, открой ему лавку, пусть посмотрит.
– Потом он повернулся и, лишь склонив голову в ответ на мое при­знательное прощание, ушел вверх по ступеням.

Монах подошел ко мне и, потупив взгляд, сказал тихо:

– Пойдемте, я вам открою нашу лавку.
– Мы прошли еще глубже под какие-то следующие своды, он вынул из складок рясы большой ключ и отпер им деревянную дверь из толстых досок и с огромными, во всю ширину двери, коваными петля­ми. Во­шли в маленькую комнатку без окон с единственным застекленным прилавком.
– Дело в том, что у меня всего один крест есть, последний остался, так что выбирать не из чего… - Он выдвинул из-под стекла

коробку с черным подбоем и поставил ее передо мной. Там среди маленьких женских крестов лежал один–единственный муж­ской. До деталей точно такой, о каком я и думал с момента решения покреститься…

Должен сказать, что к этому дню у меня было уже несколько неправдоподобных возможностей убедиться в том, что Бог, несомненно, существует. И некоторые из них были куда более впечатляющими. Поэтому я не удивился. Я просто об­радовался. Быстро достал деньги, купил крест и цепочку к нему; положил на стекло солидную сумму, существенно превос­ходящую стоимость покупки.

– Монастырю.

– Спасибо.
– Володя ответил со спокойной сдержанной благодарностью…

На следующий день в одиннадцать мы были на месте (ребята без обязательной для них камеры смотрелись странно, как не удел). Сашка с Колькой спросили разре­шения присутствовать (сначала у меня, еще накануне, в гостинице), а потом - уже на месте, у самого наместника. Тот разрешил.

Крестил он меня в старых, исконных, стенах под низкими сводчатыми потолками, и длилось крещение в общей слож–но­сти часа полтора. А потом пригласил меня на трапезу с братией (Кольку с Сашкой не позвал).

Мы молча прошли с ним через монастырский двор под тяжелые своды уже другого приземистого здания и оказались в обширной трапезной с длинными дощатыми сто­лами. Обед уже начался. Все двенадцать монахов ели за одним столом, а за со­седним сидели еще человек десять, но без ряс. Настоятель направился к столу, за которым обедали монахи, а мне приглашающе указал на другой стол.

Я уселся вместе с мирянами, работающими с монахами в монастыре. Все они были одеты очень бедно. Нет, даже не бедно - отрешенно–аскетически, вот как. Все серое, черное, ношеное–переношеное. Они уже ели второе, а когда я подо­шел, кто-то сразу подвинулся и передо мной поставили старую гнутую алюминиевую мис­ку с пустыми щами, пододвинув такую же видавшую виды тарелку с крупно нарезан­ными ломтями черного хлеба.

Я ел, будучи буквально погруженным во весь этот, еще день назад непредстави­мый для меня мир, с трудом увязывая собственные звенящие ощущения с рацио­нальным восприятием окружающего.

На второе была картошка, варенная прямо вместе с рыбой (даже будучи опьянен­ным этими небывалыми впечатления­ми, я с трудом глотал с алюминиевой ложки картофельнорыбные комки, отрешенно констатируя, насколько же это невкус­ная еда). Я видел, с каким благодарным аппетитом ели эту картошкорыбу мои соседи по столу, но сам все же сразу запил комок во рту предупредительно поставленным кем-то передо мной компотом.

Благодарность, которую я за все вместе, включая этот обед, испытал к самому ме­сту и к этим незнакомым мне людям, живущим совершенно неведомой для меня жиз­нью, я описывать не буду. Получится слащаво и показушно. Но чувство этой благо­дарности за кратковременное, по случаю важного дня, приобщение меня, сторонне­го, мирского и суетного, к миру непарадной, мозольно–трудной благодати было у меня полностью искренним и воистину всеобъемлющим; это уже без каких-либо вы­соких слов. Оно и сейчас во мне такое же. Впрочем, эта моя благодарность была не только и не столько к святому месту и людям,

сколько к гораздо более важному, стоя­щему за всем этим. Понятно, к Чему и к Кому…

После трапезы я попрощался с моими застольниками, щедро и крепко крестивши­мися после еды, попрощался с монаха­ми; отдельно попрощаться с самим наместни­ком не успел: он поел раньше, выходя из залы, кивнул мне строго и приветли­во, а чуть позже я уже видел его в окно спешащим с «дипломатом» к поджидающей у вы­езда машине. Видно, от мирских дел в наше время при такой судьбе, да еще и при ответственности за веру, и подавно не уйти…

Сашка и Колька ждали меня у ворот. Встретили без смеха и каких-либо обычных подколок. Мы уселись в пришедший за нами рафик и поехали назад в гостиницу. А в голове у меня вдруг запелась давно не вспоминавшаяся песня: «Я наде–ену кольцо из желе–еза, подтяну–у поясо–ок и пойду–у на восто–ок…»

Еще тремя годами позже (уже через сорок лет после утра со взрывом), проходя по улицам своей подмосковной Балаши­хи жарким июльским днем, я привычно кивнул Владимиру Ильичу, еще более разочарованно и устало стоящему напротив коопера­тивных ларьков все на том же месте в той же самой позе. А пройдя мимо памятника, вдруг увидел то, чего раньше не было.

В городском сквере, рядом с нашим старым домом, в котором мы когда-то жили, на месте взорванной церкви стоял но­вый деревянный крест. Прочитав надпись на при­крепленной к нему табличке, я узнал, что здесь, оказывается, был храм Святого Благоверного князя Александра Невского - одного из самых почитаемых героев российской истории.

Крест деревянный, простой, и выглядит он куда менее помпезно, чем новый подъ­езд и автоматические ворота частного банка по соседству, занявшего здание бывше­го детского сада, расположенного во дворе нашего старого дома.

Простой деревянный крест… Символ Веры. Символ того, что, как ни избегай высо­ких слов, нельзя победить ни взрыва­ми, ни обволакивающей безликостью тоталитар­ного однообразия, ни самодовольным богатством…

Хотя, как знать, может быть, именно наши новые банкиры и установили этот крест, взявшись за строительство здесь но­вой церкви?..

«Клик–клик» - стучит шагомер. Я иду по освещенным заходящим солнцем хол­мам, еще не зная ничего ни про Спасо–Прилуцкий монастырь, ни про новый крест на месте взорванного храма в Балашихе, я просто иду, возвращаясь из марш­рута и под­ходя к молящемуся в глубоких поклонах туркмену все ближе и ближе…

Поравнявшись с чабаном, я вынужден бестактно поздороваться. Он молча кивает мне в ответ, поражая одухотворенно­стью и интеллигентностью выражения лица и изысканной элегантностью самого этого ответного кивка. Неужели и вправду снисхо­дит что-то во время молитвы?..

«Востав от сна, прежде всякого другого дела, стань благоговейно, представляя себя пред Всевидящим Богом, и, совер­шая крестное знамение, произнеси: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь».

42

Пти­ца Рух, со своими птенца­ми летевш­ая сле­дом, тоже попрощал­ась и при этом дала шах- заде несколь­ко своих пе­рьев.

(Хорас­анская сказка)

Пока я сижу у гнезда, невеселые мысли о надругательстве над природой Копетда­га вновь и вновь прокручиваются в го­лове и никак не вяжутся с моими наблюдениями за ястребиными орлами, которые уверенно и, как мне кажется, жиз­неутверждающе управляются со своими домашними делами, обеспечивая кров и стол своему пока еще не оперившемуся отпрыску - продолжателю орлиного рода…