Фатальный Фатали
Шрифт:
– Может, позволишь вернуться в прошлое и заглянуть в ложу Сальми-хатун?
– А заодно и вспомнить, но это не вслух, как были разочарованы покойным государем, - не помнил Кайтмазов, ибо пришел работать в канцелярию сразу после царского смотра войскам в тридцать седьмом.
"А точно ли царь приехал?!" Ни тебе отрубленных голов, выколотых хотя бы!
– глаз; и на кол никого не посадит! хотя мог бы: ибо рассказывал Фатали, как это делается, когда с ним в фаэтоне ехал, и привычны.
– Мой Пехливан, - говорит Сальми-хатун Юсифу, - скучная и однообразная жизнь у нас пошла, ни
– Что именно?
– Не обидишься?
– Говори уж!
– Спорили: действительно ли новый шах милосерден, или это объясняется слабостью его характера?
И насчет гарема тоже: или скуп, говорят, или врут насчет богатырства и пехливанской силы! Я-то рада!
А все же она и в неудовольствии очаровательна! И как ей удается разжечь голод? Как дотронешься, а уже нетерпение!... Но разговор такой, что впору и отрезвиться.
– Не такой уж я добрый, Сальми-хатун! Тюрьмы переполнены. Я пересажал всю знать, обогатившуюся за счет казны и взяток. Я обратил их сокровища на постройку новых дорог! Одно благоустройство столицы чего стоило! Я расширил улицы, выровнял на них ямы и рытвины, чтобы прохожие, попадая в них, не калечили себя.
Сальми-хатун зевнула:
– Скучно!
– Я открыл школы, чтобы дети учились грамоте!
– О боже!
– Я послал четырех талантливых юношей, красивых, статных, молодых...
– А кто они?
– оживилась Сальми-хатун.
– Ах, сыновья твоих друзей! Снова заскучала.
– Да, я слышала: с армянскими караванами, которые ежедневно идут из Исфагана в Смирну, оттуда на кораблях в Марсель и далее на почтовых лошадях. И зачем послал?! Жаль мне оставшихся девушек!
– ... В Англию и Испанию, они научатся управлять государством! Я заменил всех надзирателей, перестань зевать! в округах и назначил честных и справедливых!
– Из родственников своих?
– Я верю в их честность!
– И головой ручаешься, да? А новые тюрьмы ты строишь? Как бы не пришлось тебе пересажать и этих новых!
Юсиф подивился мудрости Сальми-хатун: она прочла его мысли.
– Я хочу...
– и задумался.
А Сальми-хатун (неужто его мысли?!):
– А хочет ли народ твоего счастья? Надо ли это ему? И разве он несчастен?!
– Он же раб! Я разбужу его!
– И сделаешь несчастным! В неведении его счастье его! Ну что тебе стоит, мой Пехливан! Ради меня! Устрой, как Шах-Аббас, показательную казнь! Уж очень народ истосковался! Хотя бы вели, чтоб отруби ли кому голову и воздели на пику! Или чтоб выкололи пару глаз, а? Ты увидишь, как возрастет к тебе любовь народа! Как станут тебя хвалить! Народ истосковался по крови, ну что тебе стоит? Смотри, будет поздно, а я тебя так полюбила, ты умеешь меня всю всколыхнуть, я забываюсь и потом долго-долго не могу прийти в себя, все нутро горит!
"Я его сожгу, этот фирман, запрещающий казни!
– подумал Юсиф.
– Ах, бестия: сам казнил, а мне решил руки-ноги связать?!"
Юсиф упразднил и
– любую баранью тушу.
Как-то пошел Юсиф посмотреть, давно не был на площади, где его мастерская: здесь сейчас нечто вроде музея - рассказывают о злоключениях любимого сына Мухаммед-шаха, вынужденного скрываться в Шахруде, ныне Юсифабад, от преследований Шах-Аббаса. И генеалогическое древо искусно на всю стену расписано - отштукатурили, масляной краской покрасили, а поверх это ветвистое дерево, по схеме главного моллы, слегка переделана Ага-Сеидом, - аж до самого пророка!
И палача увидел. Тот сник и с тайной печалью посмотрел на Юсиф-шаха, даже слезы на глаза навернулись. "Что ж ты, шах, - говорил его взгляд, - на какую работу меня обрек? Бараньи туши! Мои могучие мускулы, играющие и поющие! Стоило мне появиться на площади в сверкающей красной парче, как взрыв восхищения вздымался к небу! Народ замирал, о, этот миг! Я слышал, как бьется одно большое и единое народное сердце, и я поднимал над головой сверкающий топор, он стал, увы, покрываться ржавчиной, и в стремительной мощи опускал его, и бил мне в затылок - о, сладостный миг!
– горячий вздох народного восторга. А то ни с чем не сравнимое наслаждение, когда я хватал за волосы и показывал шаху отрубленную голову. Чистая была работа. Одним ударом. Нет, не знаешь ты нашего народа. Ему на твои фирманы - тьфу! Кому нужна эта твоя свобода? Тебе на голову не корону, а сбрую на шею и уздечку под язык!"
"Но-но! Смотри у меня!" - строго взглянул на палача, а он - разззз! и туша надвое.
БУЙСТВО ЧЕРНИ
"... Нет, не поверю! Вы клевещете, лжете! И ты и твои евнухи! Я принес народу облегчение! Я показал ему радость свободной жизни! Я избавлю его от голода и рабства!..."
Фатали последние ночи долго не может уснуть. Вскакивает во сне. Это голос Юсифа! И как поседел он! Да, да, катастрофически седеет! Юсиф? И он тоже!
– Люди, я же хотел вам добра!
– кричит Юсиф.
И этот крик будит Фатали, он вскакивает во сне, еще не рассвело, еще очень темно. Что же вы со мной сделали?! Нет, это только сон!
А предсказанье звезд?
Какие еще звезды? Я призван самой судьбой!
А евнух Мюбарек никак не дождется шаха.
– Ах, какой он!...
– жалуется евнуху "законная" жена.
– У нас с ним был честный брак!
– Глупая, как будто с Сальми-хатун нечестный! Молла был, свидетели были!
– Ах, какой он! Уже третий день не вижу его! Или у него появились еще какие Сальми-хатуны?!
– Увы, - огорчается Мюбарек, - только вы двое!
– Ах вот как!
– Она бы обрадовалась, если б Мюбарек сказал, что есть еще.
– У!... Сальми-хатун!...
– Твой ропот противен аллаху, женщина!
– В обязанности главного евнуха входит и забота о моральном образе мыслей обитательниц гарема: никаких ревностей.
А в столице тем временем начались беспорядки. Зачинщики - уволенный новым шахом главный конющий и сбежавший от кары управляющий государственным казначейством (распространял среди населения фальшивые деньги), он же хранитель сокровищ.