Фатальный Фатали
Шрифт:
Бросить службу? А с чем - к народу?! И кто пойдет за ним? Что смогут отчаявшиеся десятки? даже сотни! Эти бунты и возмущения как щелчки по лбу империи. на одного с дубинкой - десять штыков.
И нищие! О боже, сколько их, нищих, исступленных Дервишей, которые по обету никогда не моются, не чешут головы и бороды, к поясу привязан сосуд из тыквы - это и сумка, и сосуд для воды; и шкура пантеры или леопарда накинута на плечи - днем плащ, а ночью одеяло; ожерелье из четок на шее, и палка с железным острием в руке - отгонять собак, и войлочная шапка с густой бахромой, ниспадающей на глаза: и от солнца защищает, и помеха, чтоб не смел глядеть на небо, обитель
И люди верят дервишу, заученно повторяя за ним, когда он, семижды обвязываясь поясом, состоящим из разноцветных веревок, связывает семь низменных страстей человека: себялюбие, гнев, скупость, невежество, алчность, чревоугодие и похоть, а затем семижды развязывается, выпуская на волю семь возвышенных страстей - великодушие, кротость, щедрость, бого-боязнь, любовь к аллаху, нравственное насыщение и истязание плоти. И шерстяной пояс, состоящий из разноцветных веревок, с двумя узлами: один призван связать злословие (дил-баги), другой - обуздывать плотские страсти (бел-баги). И семиугольный камень в поясе - намек на семь небес, семь земель, семь морей и семь планет (и семь возвышенных и низменных страстей). И непременно топорик, украшенный мистическими надписями: в минуты экстаза дервиш размахивает им и восклицает: "Я поразил порок (или страсть)". И четки, состоящие из девяносто девяти зернышек - по количеству имен всевышнего в Коране, и, перебирая четки, дервиш вспоминает эпитеты, которыми окружено имя Всевышнего, как они идут в Коране: Аллах, Милостивый, Милосердный, Святой...
– все девяносто девять зерен! (Фатали знает их наизусть и учил этому Рашида, обещал записать ему на отдельном листочке, да некогда).
Вышел Фатали однажды на балкон, облокотился на перила - Тубу затеяла уборку, вывесила ковер, почти новый, красивый, узоры так и горели на солнце, - а тут нищий старик:
– Помогите, ради аллаха, дети голодают!
Жаль стало старика:
– Эй, хочешь ковер? Постелишь в лачуге.
– А нищий не верит.
– Я тебе его опущу, а ты хватай и беги, пока жена не видит.
– И спустил нищему ковер.
А Тубу:
– Фатали, здесь же висел ковер!
?!
– Куда он девался?
– Понятия не имею.
– Но ведь ковер!!
Фатали пожимает плечами:
– А ты пригласи Колдуна, и он поможет отыскать вора.
Тубу поверила:
– Да?
– Зарежет петуха, что есть проще? так все колдуны делают, непременно черного! потом велит всем прохожим кольнуть петуха иглою, и когда кольнет его виновный, петух запоет!
– Я же серьезно, а ты!...
И у Фатали уже отсутствующий взгляд: у него, мол, голова занята более возвышенными делами, чем какой-то ковер.
"Нищий?
– появился Колдун, легок на помине.
– Это был я, а ты принял меня за нищего дервиша!"
"Но ты без седой бороды!"
"Разве трудно привязать?"
"И зачем тебе мой ковер, купленный на гонорар?"
"Он обладает волшебными свойствами!"
"Летит?... А мы его топтали!" Увы, и без ковра однажды летали, с Александром, а что толку?
Фатали возвратился к своим бумагам, перебирает их, думая и даже мечтая засесть за стол в тихие ночные часы, - но о чем? для кого? Эти стихи! эти комедии! и эта повесть - прочтет ли кто? поймет ли? то надежда, то сомненье. Еще недавно спорил с Александром, нет-нет, не наместником, тоже Александр, Барятинский, а сослуживцем, а сегодня
– Но я верю в силу слова!
– говорил Александру.
– Разбудить? И что дальше?!
– как бы мягче сказать, чтобы не обидеть Фатали.
– Извини, Фатали, но эти твои комедии, эти алхимики!...
– Чему ты смеешься, Александр?
А он вспомнил, как отец ему говорил, и сбылось! увлеченному в далеком детстве алхимией, - алхимические препараты, основанные на меркурии и могущие создать золото. "От алхимизма - к мистицизму, - говорил ему отец, далее, к скептицизму, либерализму, гегелизму, коммунизму и - к нигилизму, мечтающему о терроризме".
– Как бы и ваш алхимик туда не кинулся, Фатали!
Но прочтет ли кто его сочиненья? Поймет ли? И эта вязь, эти изгибы линий - напрягай память! поймай смысл! а он уходит, уползает, как ящерица, никак не схватить, вся интуиция на помощь.
АЛИФ, ПОХОЖИЙ НА ЗМЕЮ
И он никак не отцепится от крючков. Это был давний детский страх, когда Фатали учили арабскому, - каждая буква цеплялась за одежду, волосы, кололась, жалила, царапала. Чтоб вырваться - оставь клок одежды, а клочья треплются на ветру.
Алиф - лишь одна палочка, но вдруг, будто в отместку, алиф изгибал голову, похожий на змею, - резко выбросит вперед и вцепится ядовитыми зубами в руку.
Да, сколько нелепостей в шрифте, в этом письме, удобном, быть может, для арабского, но не приспособленном к тюркским языкам. Точка выпала или чуть сползла, и тогда "шедший в пути" читается как "умер в пути".
Не трогай это письмо! Не трогай! На нем священный Коран! Тебя забросают камнями, несчастный!
Упростить и облегчить. Но почему именно ты?! Разве армяне посягают? А грузины?! Честолюбие? Выслужиться? Чтоб о тебе как о первом заговорили?!
Эх вы! Но у них нет этого множества написаний! И звук и шрифт как одно! Да и как иначе образовать?! Надо непременно расплавить крючки, отлить их на манер европейцев!
Не трогай!
Нанизывая смысл на смысл крючками-закорючками, сцепляя их, каждый будто соревнуется с другим по длине и витиеватости написания; но если перевести на графику европейских языков, ни один лист не уместит, это ясно, и здесь нужны упрощения, чтоб тяга к выкрутасам словесным не затемняла смысл; выстраивать караван слов, чтоб - пусть бессмыслица!
– пощеголять ученоствю. Это пристрастие к длинным и слитным оборотам, доставшееся в наследство от придворных поэтов (халифата?), которые в угоду мелодическому ритму втискивают в строку бессмыслицу. "По голосу его самозабвенному и по глазам его, пылающим любовью, я понял, что он хвалит меня, но смысла не уловил".
Боже, сколько слов:
"Сладострастно светлеющее сияние сокровенных сокровищ (!), сокрытое ставнями страдающего сумрачного созвездия, сияло страстью слова, сожженного светом свечи".
И сколько ночей, понапрасну потерянных, ушло у Фатали на то, чтобы придумать - после тринадцати веков!!
– новые штрихи и черточки, приведя к единству звук и его плоть, предложить - и все во имя образования народа знаки восклицания, вопроса, утверждения, сожаления, раздумья, и даже два восклицания или вопрос и восклицание, и другие их комбинации, щедро проставленные в иных сочинениях, когда в душе клокочет ярость или хочется показать тщетность усилий хоть что-то изменить в этом мире деспотии и рабства; знаки незаконченности мысли, когда автор желает не все досказать и что-то оставить на размышление читателя.