Фатерланд
Шрифт:
– Вы упоминали о Штукарте этому вашему Найтингейлу?
– Конечно, нет. Я сказала ему, что пишу материал для «Форчун» о «наследствах, утерянных в ходе войны».
– Так же как вы говорили мне, что собирались взять интервью у Штукарта для статьи о «первых шагах фюрера»?
Поколебавшись, она спокойно спросила:
– Что это значит?
У него стучало в голове, все ещё болели ребра. Что он имел в виду? Он закурил, чтобы дать себе время подумать.
– Люди, столкнувшиеся с насильственной смертью, стараются о ней забыть, бегут прочь. Но не вы. Вспомните прошлую ночь – как вам хотелось снова
Он прервал разговор. На них удивленно глядела проходившая по дорожке пожилая пара. До него дошло, что и они были довольно странной парой – штурмбаннфюрер СС, небритый и слегка помятый, и явная иностранка. Ее произношение, возможно, было безукоризненным, но в её облике, выражении лица, одежде, манерах было что-то, выдававшее, что она не немка.
– Пойдемте сюда. – Марш свернул с дорожки и направился к деревьям.
– Дайте закурить.
В тени деревьев Шарлет взяла у него сигарету и прикурила, прикрывая пламя ладонями. В глазах плясали его отблески.
– Ладно. – Она шагнула назад, обхватив плечи руками, словно ей было холодно. – Это правда, что мои родители знали Штукарта до войны. Правда, что я была у него перед Рождеством. Но я ему не звонила. Он сам позвонил мне.
– Когда?
– В субботу. Поздно вечером.
– Что он сказал?
Американка рассмеялась:
– Так не пойдет, штурмбаннфюрер. В моем деле информация является товаром, имеющим хождение на свободном рынке. Но я готова поменять её на другой товар.
– И что же вы хотите знать?
– Все. Зачем вам прошлой ночью нужно было вламываться в чужую квартиру? Почему у вас секреты от своих же людей? Почему гестапо чуть было не убило вас час назад?
– Ах, это… – улыбнулся Марш. Он страшно устал. Прислонившись к шершавой коре дерева, он глядел в глубь парка. Подумал, что ему нечего терять.
– Два дня назад, – начал следователь, – я выловил из Хафеля труп.
Он рассказал ей все. Рассказал о смерти Булера и исчезновении Лютера. Рассказал о том, что видел Йост и что с ним стало. Рассказал о Небе и Глобусе, о сокровищах искусства и о его личном деле в гестапо. Рассказал даже о заявлении Пили. Когда он кончил, то почувствовал облегчение. Как он заметил, это характерно для исповеди преступников, знавших, что их признания однажды доведут их до виселицы.
Журналистка долго молчала.
– Справедливо, – сказала она наконец. – Не знаю, почему так, но со мною это тоже бывало.
В субботу вечером Шарлет рано легла спать. Погода была отвратительная – начинался заряд дождя, заливавшего город в течение трех дней. Она неделями не хотела никого видеть. Знаете, как это бывает. Это все Берлин. В тени этих огромных серых домов, в окружении бесконечных форменных мундиров, хмурых бюрократов чувствуешь себя ничтожной, беспомощной.
Телефон зазвонил в половине двенадцатого, она как раз засыпала. Мужской голос. Напряженный. Отчетливый. «Против вашего дома телефонная будка. Идите туда. Через пять минут я туда позвоню. Если занята, подождите».
Она не узнала говорившего, но что-то в его тоне подсказывало ей, что он не шутит. Она оделась, схватила
Ожидая звонка, она вспомнила, когда и где впервые услышала этот голос.
– Давайте вернемся немного назад, – попросил Марш, – к вашей первой встрече со Штукартом. Расскажите о ней.
Это было накануне Рождества. Она позвонила и сухо объяснила, кто она такая. Казалось, он колебался, но она проявила настойчивость, и он пригласил её на чай. У него была копна седых вьющихся волос и красновато-коричневый загар, какие бывают, когда проводят много времени под солнцем или ультрафиолетовой лампой. Та женщина, Мария, тоже была дома, но держалась как прислуга. Она подала чай, а потом оставила их одних. Обычный, ничего не значащий разговор: «Как мать? – Спасибо, прекрасно».
Ха, это была злая шутка.
Она стряхнула пепел с кончика сигареты.
– Карьера моей матери закончилась, как только она покинула Берлин. Мое появление на свет окончательно похоронило её. Можете представить, какой спрос был в Голливуде на немецких актрис во время войны.
Потом он, стиснув зубы, спросил об отце. На этот раз она с огромным удовольствием ответила: «Спасибо, прекрасно. В шестьдесят первом, когда пришел Кеннеди, он подал в отставку. Заместитель государственного секретаря Майкл Мэгуайр. Благослови Господь Соединенные Штаты Америки». Штукарт познакомился с ним через маму, и они встречались, когда он работал здесь в посольстве.
– Когда это было? – прервал её Марш.
– С тридцать седьмого по тридцать девятый.
– Продолжайте.
Ну, потом он поинтересовался работой, и она ему рассказала. «Уорлд юропиен фичерз» – никогда не слыхал. Неудивительно, сказала она, никто не слыхал. Дальше в том же духе. Обычный вежливый интерес. Уходя, оставила ему визитную карточку. Он наклонился поцеловать руку и долго её лобызал, аж противно. На прощание похлопал по заднице. Слава Богу, этим все кончилось. Пять месяцев ни звука.
– До субботней ночи?
До субботней ночи. Не прошло и полминуты, как он позвонил. Теперь в его голосе не осталось и следов былого высокомерия.
– Шарлотта? – спросил он с ударением на втором слоге. Шарлотта. – Извините за эту мелодраму. Ваш телефон прослушивается.
– Говорят, прослушивают всех иностранцев.
– Правда. Когда я работал в министерстве, то видел записи разговоров. Но общественные телефоны безопасны. Я тоже говорю из будки. Я был в ваших краях в четверг и записал номер, с которого вы сейчас говорите. Как видите, у меня серьезное дело. Мне нужно связаться с властями вашей страны.
– Почему бы не поговорить в посольстве?
– Это небезопасно.
Судя по голосу, он был страшно напуган. И наверняка выпил.
– Вы хотите сказать, что собираетесь бежать?
Долгое молчание. Потом Шарлет услышала позади себя шум. Металлический стук по стеклу. Она обернулась и увидела стоявшего в темноте под дождем человека. Прижав руки к стеклу, он, словно ныряльщик, заглядывал внутрь будки. Она, должно быть, вскрикнула или так или иначе выдала свой испуг, потому что Штукарт страшно испугался.