Фатум. Том четвёртый. На крыльях смерти

Воронов-Оренбургский Андрей Леонардович

– От ваших ворот – да, но не из Нового Альбиона.—Мстислав вызывающе повел бровью.– И решение наше крепко.

– Вы, похоже, прибыли в Монтерей только для того, чтобы оскорблять меня?– Эль Санто вдруг остро ощутил груз своих семидесяти двух лет.

– Не примите мою резкость к сердцу, ваша светлость, а приложите ум. Гибель наших людей и сожженная мельница – это не пустяк, и за сие вам придется держать ответ.

– Вы говорите так, чтоб запугать меня?

– Я не могу позволить себе так зло шутить. Наших людей действительно убили, и мало того, не по-христиан-ски надругались над ними,– нервы Мстислава, казалось, готовы были вспыхнуть, но голос звучал твердо.

– А вы решительны. Я вижу, вы приехали

не ради за-бавы. Но вот, простите, я не могу понять, что вы ищете?

– Вы издеваетесь?

– Отнюдь, сударь, отнюдь…

– Истину, черт возьми! – губы сотника сжались.

– О, это похвально. Но знаете ли вы, господин посол, что одна, всего лишь одна крохотная ошибка, заблуждение или, скажем, ложь портит тысячу истин?

– А вы, похоже, не удивляетесь нашему визиту? —Дьяков посмотрел на губернатора в упор.

– Визиту нет, а цели… С чего вы вообще считаете, что это дело рук испанских солдат? А у меня, между прочим, есть к вам тоже вопросы! Мне стало доподлинно известно, что ваша фортеция весьма основательно и бегло продолжает обзаводиться все новым и новым арсеналом: тяжелые пушки, стрелковое оружие…

– Точно так, ваше высокопревосходительство. И смею вас заверить, не для того, чтобы хранить его как реликвию. Я желал бы знать, по какому праву ваши люди творят разор на русских землях?

– Это угроза? – холодно выстрелил вопросом губер-натор.

– После событий на Славянке, вашего приема и тона, если угодно, да… Сегодня вы так много глаголили здесь о вашей миссии, о заботах, возложенных на ваши плечи… Не знаю. Но ежели вы и есть государево око в Калифорнии… то, простите, оно у вас с кровавым бельмом.– Мсти-слава поразила дрожь в собственном голосе.

– Ну вот что, господин посол,– дон Хуан был бледен, глаза недобро блестели.– Я чувствую, вы хотите покинуть Монтерей, и скоро это сделаете. Надеюсь, вы слышите меня? Конечно слышите. Если желаете, допейте свое вино и прощайте…

– Эх, не тот разговор затеян у нас с порогу. Не в то русло речи бегут… – сотник сокрушенно покачал головой.—Вот ежли б добром и миром решить всё… По гроб жизни люди бы наши обязаны вам были… Сами бы помнили, да и детям своим с внуками наказали.

– То, что я хочу вам ответить, следует говорить стоя,—губернатор решительно поднялся, расправил плечи и сомкнул пальцы в замок на груди.– Мне трудно выражаться о ваших чувствах к Испании, но я вполне могу сообщить о своих. Вы, русские,– кость в горле Новой Испании, и виной тому – ваше упрямство, наглость и спесь. Это мэка, иметь такую страшную язву в соседях.

– Мой совет вам – умерить пыл! – Дьяков сжал под столом пальцы.– И не терять достоинство.

– А мой совет: убраться прочь с дороги испанского коня! Да, я склоняю голову перед вашим императором. Он сумел укротить восставшего Голиафа 33 . Этот чудовищный корсиканец крепко утомлял своей добродетелью Европу. При его дворе голов рубили не меньше, чем у его бесноватого предшественника Робеспьера 34 . Но всё это не значит, что русские имеют теперь право вторгаться во владения Испании! И клянусь Гробом Господним, у нас еще есть честь и патриотизм.

33

Голиаф – имя одного из персонажей книг Ветхого завета, филистимлянского великана, убитого Давидом (а также одно из прозвищ Наполеона). (Прим. автора).

34

Робеспьер, Максимилиан – один из выдающихся деятелей французской революции (1758—1794), изучал право и затем занимался адвокатской практикой. В 1789

г. был избран в депутаты национального собрания и, благодаря своему бесстрашию, упорной энергии и репутации неподкупной честности, приобрел колоссальное влияние и уважение, так что в 1792 г. он был уже признанным лидером многочисленной партии монтаньяров в Конвенте, и, благодаря главным образом его влиянию, королю был вынесен смертельный приговор. Своим жутким террором Робеспьер восстановил против себя самых крайних радикалов; по предложению Тальена, он был арестован, но толпа освободила его; тогда Конвент с неожиданной решимостью отдал приказ взять приступом здание ратуши, где Робеспьер находился. 28 июля (10 термидора) Робеспьер Максимилиан, его брат Огюстен и еще двадцать единомышленников были гильотинированы при громких криках радости со стороны еще недавно поддерживающей его толпы черни. (Прим. автора).

– Смею заверить – русские сим тоже не бедны. А спорить с нами,– Дьяков резко поднялся из-за стола,– не к обедне звонить.

– Довольно! – Эль Санто нервно дернул щекой.– Я предупреждаю вас: мы будем драться до последнего испанца.

– Это ваше окончательное решение?

– Да, черт возьми!

– Ну что же, до последнего испанца, так до послед-него.

Глава 20

Уже за воротами пресидии Афанасьев несмело царапнул вопросом мрачного сотника:

– Ну что, наломали дров, ваше благородие?

– И немало, похоже… Худо, братцы, худо… Беда сгущается над нами, как ядовитый туман… Видно, не хлеб нам придется сеять, а сабли точить.

– Ой, малым-мало нас для такой затеи,– буркнул Щербаков. Его изможденное худое лицо с черными в проседь усами было крепко схвачено печатью сомнения.– Это когда еще помощь из Ситки придет, а делу уж ход даден… Ежли только индеаны пособят?..

– Эва, нашел защитников. Случись что не по их, эти черти тебе сами глотку и перережут.

Десятник сплюнул с досады. Морщины на его щеках порозовели и обозначились глубже.

– В таких делах, брат, веры им ни на грош.

До озера, что лежало на их пути, отряд добрался глубокой ночью. Но в этот раз в голосах казаков не слышалось радостных нот. Глядя на небо, они не узрели ни единой звезды, и это слепое, как черный саван, небо испугало души. Никто не сумел припомнить такой безглазой и глухой ночи. Ни звезд, ни луны, ни ветра. Воздух был непо-движен, как стоячая вода безымянного озера, а они ощущали себя песком на его дне.

* * *

Лежа у костра, Дьяков долго слепил глаза, глядя в струящиеся языки пламени. Он попытался вспомнить лицо сына, но черты его как будто истаяли, стерлись временем, заштрихованные огнем. «Господи, да я уж и забыл, каков он обличием…».

Потом на смену пришел Кусков со своей Катериной, мелькнул и исчез безногий Кагиров, ломкие губы Федора Колотыгина с неясным тревожным шепотом, и снова сын, только теперь уж как будто лежащий в гробу…

Но, протянув к нему напряженные руки, сотник вдруг в ужасе откинулся назад. Не было в гробу сына. Не было Даниила, а вместо него там лежал седовласый старик и вокруг его сомкнутого рта курился неслышный зарождающийся смех.

– Ты признал меня, сотник? – хищные костлявые персты уцепились за край гроба, побелев от дикого напряжения.

Дьяков едва не задохнулся, а старик, натянув жилы на шее, приподнял голову и тайком покосился на него.

– Прочь! Прочь! Крест на мне!– захрипел Мстислав.

И снова увидел труп сына, но как будто с отнятой головой… И вновь скалящийся старик, только теперь знакомый до жути и с тем же вопросом:

– Так ты узнал меня?!

И Дьяков, немея плотью, вдруг признал в сем двоящемся кошмаре старого губернатора Монтерея. Костлявые руки его напряглись, скрюченные пальцы побежали, как пауки, к горлу сотника.