Фатум. Том четвёртый. На крыльях смерти

Воронов-Оренбургский Андрей Леонардович

И тогда он бросился прочь, теряя своих казаков, что гибли под пламенеющими копытами гигантского всадника… И вспыхнула зловещим гранатом слепая ночь, а лицо старика лопнуло до самых ушей в сатанинском хохоте, заглушая набат русских колоколов.

Все небеса вдруг охватились огнем. И в них клубились и метались космы разорванных туч вперемежку с криками гибнущих под испанским мечом.

«Это ФАТУМ! ФАТУМ!!!» – слышался из дымного хаоса громоподобный хохот старика, и подымался огненный меч, и рассекал небо, и вспарывал земную твердь…

– Ваше благородие, светает! – Худяков тряс за плечо жалобно стонущего во сне Дьякова.

Часть 2 Белая птица

Глава 1

Было

мне сказано, ведано было:

– Ты должен его от недуга избавить.

И пусть помогут ему черные духи земли,

И ты, Мать Касатка!

Было мне сказано, ведано было:

– Барабору 35 ты должен богатой сделать,

35

Барабора – деревянные жилища береговых тлинкитов, квакиютли, шехалисов; делались рабами по типу «длинных домов» ирокезов.

И пусть помогут ему синие духи воды,

И ты, Мать Касатка!

Было мне сказано, ведано было:

– Барабору ты из кедра зеленого сделай.

И пусть помогут ему белые духи неба,

И ты, Мать Касатка!

Было мне сказано, ведано было:

– В бараборе этой взрастишь ты воинов-сыновей.

И пусть помогут ему красные духи огня,

И ты, Мать Касатка!

– Ай-я-я! Хон! Хон! – седая голова Цимшиана, увенчанная шапкой из высушенных человеческих пальцев, замерла, точно отделившись от еще бьющегося в конвульсиях тела. Большой бубен прощально грохотнул в морщинистых цепких руках и затих, будто спрятал язык, которым шептался с духами. Жрец припал к нему ухом. Круглый, как солнце, бубен был сделан из туго натянутой на обруч шкуры белого волка и издавал глухие, но волнующие сердце звуки.

Притихшие ряды шехалисов упали на колени и воздели сотни рук в небо. Шаман обвел соплеменников царапающим, как шип, взглядом и остановился на группе рабов из восьми человек, которых с двух сторон обступали воины в лосиных плащах.

Плоский нос на широком темном лице сморщился в хищную складку, губы растянулись, обнажив мелкие крепкие зубы.

– Время, калги! 36 – прохрипел он, и бубен зловеще зарокотал, будто поддакивая словам жреца.

Рабы – две жилистые старухи из племени клаллам и шесть плененных мужчин из горного народа чилкотинов —напряглись, не в силах отвести взгляда от горящих глаз Цимшиана.

36

Калги – рабы из плененных вражеских племен.

Медные острия копий воинов погнали жертвенников вдоль длинных рядов собравшихся к восьми вырытым яминам. Крики и монотонные удары древесного барабана сопровождали каждый их шаг, покуда несчастные не достигли огромного тотемного столба. Несколько лун назад его по традиции установили

рабы у места закладки новой бараборы для Чокто – сына вождя.

– Иди, убей их, как завещали нам духи.

Кулак вождя Две Луны, сжимающий вампум 37 , толкнул в спину сына. При этом глаза старого воина заблестели влажным блеском, словно два сырых яйца.

37

Вампум – ожерелье из раковин, зубов животных и бус, либо вышитый пояс, сочетания или орнамент которых имеют важное смысловое значение. Своеобразное священное письмо краснокожих, не имевших своей письменности. (Прим. автора).

Чокто обернулся и посмотрел на отца. Из-под низкого лба на него выжидающе глядели узкие щели-глаза. А над ними мохнатой щеткой нависали сросшиеся брови.

– Ну! – ожерелье из медвежьих когтей качнулось от нетерпения на широкой груди грузного старика, орлиные перья качнулись веером в волосах.

Чокто колебался минуту, когда рука шамана, темная, как плеть из воловьей шкуры, которую передержали на солнце, протянула ему боевой топор.

Замеревшая толпа огласила молчаливый берег исступленным воем. Сын вождя легко подхватил тяжелый томагавк и, отбросив свои свисающие до пояса волосы, широким шагом направился к тотемному столбу.

Две Луны довольно улыбнулся, глядя на калги, до которых, наконец-то, дошел весь ужас их положения. Обезумевшие глаза старух непрерывно вращались в красноватых слезящихся глазницах. Они что-то скулили на своем языке, взывая к небу. У одного из чилкотинов из глотки тоже вырвался гортанный вой. Его крик подействовал на остальных жертвенников, потому как мгновенье спустя его подхватили другие. И вскоре сей крик перерос в боевую песню, которая звучала как вызов надвигающейся смерти.

Обе старухи одна за другой пали под ударами топора с проломленными черепами, их лица запестрели красным, точно на них набросили кровавую сетку. Такая же участь постигла и остальных; песнь прерывалась криком и слышно было, как железо глухо врубалось в кость.

Когда дело было сделано, из груди Чокто вырвался боевой клич шехалисов, и вновь загрохотали барабаны и загудел бубен Цимшиана. Медвежья шкура на его костлявых плечах дрогнула, зазвенела медными пластинами холодной ковки и точно ожила, закружившись в танце.

Воины по знаку вождя воткнули в землю свои копья и ничком припали к береговой гальке, потом вскочили на ноги и затянули песню. Ноги, затянутые в ноговицы из оленьей кожи и расшитые бисером мокасины, тронулись в танце, поднимая пыль. Пять сотен воинов под монотонный мотив двигались вдоль растянувшихся по скалистому берегу барабор. Они змеей, друг за другом медленно обходили почерневшие от ветра и солнца дощатые дома, сгибая через каждые два шага то одно, то другое колено. А визгливый голос Цимшиана, усиленный сотнями глоток, сотрясал угрюмый берег:

Громко зовем мы, зовем всё громче:

– Эй, пробуждайтесь, черные духи, живущие в земле!

И ты, Мать Касатка!

Громко зовем мы, зовем всё громче:

– Эй, откликнитесь, синие духи, живущие в воде!

И ты, Мать Касатка!

Громко зовем мы, зовем всё громче:

– Эй, поднимайтесь, белые духи, живущие в небе!