Фатум. Том пятый. В пасти Горгоны
Шрифт:
– Да, команданте. Похоже на погонщиков скота… Может, индейцы?
– К черту, их только еще не хватало!
– Да, этих бестий лучше держать в приятелях… Враги их долго не живут,– вытирая шейным платком пыль с лица, откликнулся ветеран.– Только откуда им взяться здесь, команданте? Наши краснокожие лошадей не держат, разве что юты 1 возвращаются из набега…
– Дьявол, расстояние слишком велико. Я до сих пор не пойму: от нас или к нам движется эта пыль?
1
Но на сей вопрос никто не ответил. Настроение было поганое. Капитан проехал на своем жеребце вдоль фронта, колко поглядывая в сторону горизонта. «Бог ведает, сколько их там, и кого? Инсургенты, индейцы или люди Vacero?»
– Что вы надумали, капитан? – конь приплясывал под подъехавшим лейтенантом.– Похоже, они двигаются на запад, к побережью.
– У победы десятки отцов, Паломино, поражение —всегда сирота. Впрочем,– Луис воинственно натянул кавалерийские краги,– везет тем, кто готов к везению. Эскадрон! Приготовиться к атаке!
Глава 3
Пыль, крики погонщиков и драгун, лай псов, ржание лошадей – всё смешалось в одну надсадную, бесконечную ноту. Длиннорогое стадо растянулось по равнине более чем на милю. Казалось, что оно движется само по себе, так как рыже-коричневые тучи пыли, поднятые животными, напрочь скрывали пастухов вместе с их лошадьми. Докричаться было невозможно: всё тонуло в реве сотен голов скота и в каменистом грохоте копыт, сотрясавших землю.
– Помилуйте, сеньор, больно! – глотая пыль, застонал закутанный в драное серапе старый погонщик.
– Что ты знаешь про боль, несчастный? Тебя, похоже, ни разу не целовала пуля. Как ты смел ослушаться слуг короля?
Сапог Луиса сильнее надавил на горло пастуха.
– Мы свободные погонщики, дон. Я никогда не клялся в верности королю.
– Неважно! Он ваш король, и этого довольно!
Луис, не убирая ноги с шеи скотовода, с размаха ударил того кулаком в подбородок. Голова отлетела назад, ноги дернулись, скребя каблуками о землю. Пастух захрипел, изо рта через нижнюю губу и подбородок потянулся ручеек крови.
– Твое имя, мерзавец? – де Аргуэлло ощупывал незнакомца медленным взглядом.
– Хосе Тавареа, господин капитан, из Пасо-Роблес… Знаете, наверное?.. Если хотите, возьмите двух лучших бычков для своих солдат… Я помогу вам выбрать.
– А ты хитер, Хосе,– Луис присмотрелся к талисману, болтающемуся на груди пастуха,– желтый лошадиный зуб на серебряной цепочке.
– Да, видно, не очень, сеньор. Встать мне хоть можно – стадо разбредется.
Щурясь от солнца, Луис улыбнулся в ответ той улыбкой, от которой мороз пробегает по коже. В ней сквозило что-то похожее на презрение, а может, и любопытство.
Пауза затягивалась, и Хосе Тавареа теперь уже отчетливее слышал тяжелые, гулкие удары собственного сердца, чем гул потревоженного стада. Во рту внезапно пересохло. Однако у него
– Если вы решили убить меня, делайте это скорее. Только прошу и заклинаю Мадонной, не троньте моих сыновей! – Тавареа скосил глаза, с тревогой глядя на сол-дат, которые кружили на конях вокруг согнанных в круг молодых погонщиков.
– Они все твои? – в голосе де Аргуэлло прозвучало недоверие.
– Все девять, сеньор,– с гордостью ответил старик.– Старшему будет как вам. А младшему двенадцать.
Луис еще раз поглядел через плечо на сыновей погонщика – крепкие, прокаленные на солнце и ветре парни. Такие же дерзкие и упрямые, как их отец. Чем не сол-даты?
– Я мало кого люблю, Хосе, но и меня мало кто. Я мог бы вытереть об тебя ноги, но ты мне нравишься.
Рыжий от пыли сапог капитана медленно опустился на землю.
– Лейтенант! Отпустите их! Сделаем тут привал.
Луис повернулся к поднявшемуся с земли пастуху и хлопнул его перчаткой по пыльному плечу:
– Но два бычка за тобой, амиго. Ведь я не ослышался, верно?
* * *
Бархатный вечер тянулся, как смола. Сыновья Хосе ловко управлялись со скотом, сбивая его в одно огромное стадо. Единственная их просьба была: не стрелять возле коров.
Меж тем пара жирных бычков была отобрана, и Тавареа, достав из чехла нож, проворно справился с задачей. Они действительно оказались на славу: холки и ребра были схвачены слоем белого как снег жира толщиной в три пальца. Голодные солдаты, не скрывая, радовались такой удаче. Радовался с ними и сам погонщик. Рассекая тушу большим навахским тесаком и вырезая язык, печень и лучшие куски мяса, он напевал старую пастушью песню; и потом, когда с разделкой было покончено, он, отгоняя назойливых мух и вытирая руки, улыбаясь, сказал:
– Как говорят у нас: если хочешь узнать настоящий вкус мяса – обратись в Пасо-Роблес, только не проглоти язык.
Пока шла готовка и закипала вода, дон Луис, угостив старика дорогой сигарой, вел с ним неспешный доверительный разговор.
– Тебе, похоже, Хосе, не нравится, когда на твоем пути появляются солдаты?
Старик хитро улыбался, смакуя каждую затяжку, но отвечал прямо, с деревенской открытостью:
– Признаться, мало кто рад вам, сеньор. Народ обычно молится, чтобы вы быстрее ушли.
– Вот как? Странные вы люди, Хосе. На вашем месте я бы не торопился с молитвой. Ведь с нами из ваших пуэбло уходят и последние крохи порядка. Ты, часом, сам не повстанец? Может, сочувствуешь им?
– Боже упаси, сеньор.– Старик перекрестился, заботливо переворачивая на углях румяные куски мяса.– Нашему брату не по пути с гамбусино. Эти лентяи работать не любят… Крушить, грабить – вот их удел, а проливать пот и мозолить руки…
Тавареа покачал побитой сединой головой.
– Неплохо сказано.– Луис поглядел на разбитые тяжелым трудом руки погонщика.– Но по глазам вижу, ты недоволен мною. Не бойся, я не трону и не обижусь, дам даже золотой, если сумеешь правдиво сказать, почему.