Фатум. Том третий. Меч вакеро
Шрифт:
Шерсть на спине Пепе вздыбилась и колола воздух. Он задыхался в отрывистом шипе и плотно лип к хозяйским ногам: глаза кота немигающим стеклом таращились на дубовую дверь.
Глядя на реакцию животного, священник ощутил, как морщины испуга зазмеились по его лицу.
Похолодевшими руками доминиканец нащупал крест на стене и, запекая уста молитвой, перекрестил им дверь.
Бутовый пол у входа вздулся, что готовый прорваться волдырь. Игнасио на подгибающихся ногах попятился, отдавив заверещавшему коту лапу. Вбитые в землю камни ожили и заскрежетали боками, наползая друг на друга. Сундук дрогнул и скакнул к стене под тяжкий стон древесины.
– Прочь, прочь, исчадие ада! Иисус Христос покарает да испепелит тебя в прах!
Дверь охнула дрожисто, повела краями, и падре увидел, как по ней побежали щелистые трещины. Слух стегнул вой, и такой, что его просквозило чувство: он тронется умом раньше, чем прекратится звук.
– Dios nuestro salvador! 26 Partes infidelium… 27 – прохрипел Игнасио, и потребовавшееся усилие выдавило пот из его пор. Внезапно все стихло, и за окном послышались скорые шаги: хруст мелкого камня, песка. По стеклу нетерпеливо брякнули пальцы.
26
Dios nuestro salvador! – Бог наш Спаситель! (исп.).
27
Partes infidelium – страна неверных, страна дьявола (лат.).
– Падре, вы не спите?
– Луис, ты? – через долгую паузу разродился Игнасио, сжимая в руке поднятый над головой крест, он всё еще продолжал пылать огнем и одновременно трястись от озноба, будто стоял пред вратами ада, в то время как за спиной безумствовала метель.
– Да, я, святой отец. Откройте же!
Голос принадлежал, без сомнения, дону Луису де Аргуэлло: низкий и резкий; однако что-то заставило монаха, когда он подошел к двери, сказать:
– Прежде, чем я открою тебе, сын мой, прочти вслух «Pater Nostrus» – «Отче наш».
– Что за блажь? – взорвался раздраженный голос.—Вы же сами, черт возьми, звали меня!
За порогом нетерпеливо звякнула сабля, но глас отца Игнасио был категорично тверд:
– Я жду.
Дверь лязгнула засовом, как только прозвучали первые слова молитвы. Мрачно озирая крест на двери, пучки чеснока и камфары, драгун шагнул в мерцающий свет обители.
– Спасибо, что пришел, сын мой. Сапоги не снимай, садись на сундук,– доминиканец с нетерпением громыхнул запором.
Луис с походной непритязательностью расположился на углу прадедовского сундука и подивился, как можно настоятелю миссии ютиться в норе, от которой скривили бы нос даже презренные чиканос. Изумился и тому, что в очаге потрескивали дрова, хотя за дверьми стояла жара – не продохнуть. Однако, чуть погодя, Луис отметил для себя, что это было отнюдь не лишним: камень стен, точно вампир, сосал тепло.
Игнасио запалил шандал, опустился на табурет, сбросив с него кота, провел рукой по давно не бритым щекам.
– Вам плохо, патер? Что-то стряслось? – Луис был поражен фарфоровой бледностью собеседника. Тот тяжело дышал и был зажат, как картон… – У вас такой вид, будто вас крепко хватило громом.
Широкоплечий монах нахмурился, ощетинившись густыми седыми бровями.
– Плохи дела, Луис, черны как сажа. Ты ничего не слышал, когда шел через атрио?
– О чем вы? – глаза капитана стали жесткие, точно пули.–
Священник отрицательно качнул головой, засмотрелся на сирое пламя.
– Бог с ним… – глухо выдавил он наконец,– голоса мне эти знакомы.– Затем тряхнул головой, будто скидывая остатки дурного сна, и сказал: – Может, не погнушаешься, поклюешь монашеского корму?
Не дожидаясь ответа, он поставил на широкую лавку перед Луисом сплетенный из ивы кузовок. В нем лежало с десяток индейских ячменных лепешек – тортильей и запеченный в золе кусок дикой индейки. Вдовесок была по-ставлена подаренная русскими кружка с двуглавым орлом, полная козьего молока.
Когда кружка и плетенка опустели, капитан с позволения Игнасио раскурил сигару и выпустил под потолок голубое щупальце дыма.
– Ну, так чем я могу быть полезен? – губы Луиса сложились в улыбку.
Но когда настоятель промолчал, она отчасти побледнела на его красивых губах, удержавшись едва-едва. Игнасио облокотился на стол. Пламя свечи заложило на его суровом лике глубокие тени. Он долго выжидал, прежде чем решился:
– Ты давно ищешь ЕГО? – строгий взгляд настоятеля Санта-Инез будто приколотил капитана гвоздями к стене.
– Ну… – Луис прикусил язык. Прямой вопрос монаха жужжал в его мозгу, как шершень. Улыбка сошла подчистую.– Откуда ты знаешь, старик?!. Какая-то сволочь взболтнула из моих?.. Ну! Говори, не бойся…
– Успокойся, сынок.– Грубые пальцы Игнасио сгорстили оловянную кружку и сдавили с такой силой, что она сплющилась, вытянув шеи орлов.– Никто не сказал мне, Луис, ни «твои», ни «мои». Я прочитал сие по твоим глазам. Так ты видел ЕГО?
– Да, черт возьми! У отрогов Сьерра-Невады… и при переправе через Рио-Фуэрте. Но если вы думаете, падре, что вы своими чесночными фокусами,– он стегнул взглядом по развешанным над дверью пучкам,– сможете отпугнуть ЕГО, то знайте, что тычете пальцем в небо. Эти дурацкие штуки ничего не значат. Кто побоится вашей ереси?! Но скажу вам другое – эта тварь не призрак, она из мяса и костей. Я видел его, как вас…
– Я тоже… – с укором вставил Игнасио.
– Что вы этим хотите сказать? – в карих глазах Луиса запылали гневливые искры, они блестели, будто глубокий плес, внезапно растревоженный брошенным камнем.
– Ты думаешь, сын мой, твой бог – сила и злость?.. Ежели так, то плачь и молись: твой жребий – гореть в вечном огне. Не обижайся, смелость твою я одобряю – ее не купишь за песеты на рынке… Но пулей и саблей тут не обойтись… лучше не суй голову в пекло. Здесь требуется вмешательство Вседержителя. В твоем же поступке нужды нет.
Лицо капитана исказилось. Прежде дружелюбный, он смотрел предостерегающе и враждебно.
– Как это «нет»? Есть надобность! За голову этого двуногого койота, который бродит по Новой Испании и шутит шутки, его высокопреосвященство архиепископ Наварра обещал награду в тридцать тысяч реалов золотом! А я… —Луис сузил глаза в хищном прищуре,– не привык проходить мимо денег. Вот и думаю: дай, наклонюсь! Ну, что вы на это скажете, падре? Может, по вашему мнению, и ставленник Папы непроходимо туп, как пустая тыква?.. Si vis pacem, para bellum 28 ,– так, кажется, говорили древние?
28
Si vis pacem, para bellum – «Если хочешь мира, готовься к войне» (лат.).