Фауст: о возможном

Сбитнева Светлана

– Прилягу я, Марфинька, ты уж тут без меня похозяйничай.

* * *

Ночью Петрович проснулся от шума. Что-то колотило по деревянным стенам дома, кругом все галдело, кричало, причитало. Петрович в темноте не мог разглядеть, кто там шумит.

– Марфа, – еле слышно позвал Петрович.

– Я тут, – каким-то не своим голосом отозвалась Марфа с печи.

– Ох, Марфушка, кто же шумит-то так? Ночь ведь на дворе глубокая.

– Это, наверное, Мишка во дворе колет дрова, – ответили с печи.

– Ночью? – Удивился Петрович. – А все спят?

– Спят, спят, не волнуйся. И ты спи. Тебе теперь спать надо. Засыпай, а я тебе спою, хочешь? – И голос запел. Петрович раньше никогда не слыхивал этого голоса, это был не Марфин голос, а какой-то другой. Голос был еле различим в ночной тишине, слов песни Петрович не разбирал, да ему и не хотелось их разобрать. Он слушал голос, и от этого голоса ему стало так спокойно на душе, все страхи куда-то ушли, оставив только благодатное спокойствие и ощущение тихого спокойного счастья. Голос, словно воздух, входил в сознание Петровича, и только где-то далеко, где-то не здесь, слышался звук ударов чего-то тяжелого о стены дома. «Все колет, труженик мой, кормилец», – подумал Петрович и заснул спокойным сном.

Утром соседи нашли только обгоревшие остатки бревен там, где до этой ночи был дом Петровича.»

Я закрыл тетрадь и спрятал в ящик. Но в голове навязчиво металась какая-то мысль, или, скорее, догадка, которая никак не могла оформиться в мысль. Я снова достал тетрадь, полистал. Снова закрыл и отложил в сторону, на край стола. Потом снова взял, открыл на последней странице и прочитал последнюю запись, которая, как я вспомнил, была задумана как глава романа, моего будущего романа…

«Жизнь не закончится, если я освобожусь от этой любви. Я лишь начну ее новый этап. Эта тетрадь стала свидетелем моей первой, настоящей, самой прекрасной и в то же время самой несчастной, просто убийственной любви. Я жил этим чувством (лучше сказать, этим безумием) долго, долго не решался расстаться с очевидным: я не хотел верить, что первая любовь не станет моей

единственной. Нам с ней не по пути. Нужно идти своей дорогой, нужно терпеливо ждать и дождаться другой любви. Я столько лет жил в мире своих необоснованных фантазий, столько лет наполнял свою жизнь только ей, и мне осталось только поблагодарить ее за это. Я благодарен жизни за то, что родился человеком, способным на такое сильное чувство. Благодарен за то, что влюбился, что, благодаря этой любви, узнал и обрел себя. Любовь выпала как раз на годы роста личности. Но личность сформировалась, и пришло время двигаться дальше, не оглядываясь назад. Эта история закончилась – самое время начать другую. Это не значит, что я больше ни строчки не напишу в эту тетрадь, которая стала символом любви. Нет, Дневник в данном случае мой единственный собеседник, которого не смущает ни «бедность слога», ни резкость выражений, ни излишняя откровенность.»… Дальше я читать не стал. Сейчас эти незамысловатые строки напомнили мне о том, чего я хотел от жизни тогда, когда был еще окрылен оптимизмом и верой в то, что для человека, наделенного интеллектом, нет ничего невозможного. Я был бесстрашен. Возможно, это легко объяснить тем, что мои нервы были тогда крепки и неуязвимы, а разум не боялся мыслей… Мир представлялся мне безопасным, добрым, полным возможностей, помощником и сообщником в моих самых смелых предприятиях. Я был спокоен и уверен. Я, кажется, знал что-то такое, что наполняло меня спокойствием и уверенностью в том, что мир вокруг меня прочен, непоколебим. Я был уверен, что моя жизнь в безопасности, что все стабильно, что мне по силам все, что бы я ни задумал. Я мог выбрать любую дорогу, заняться любым делом, и я был бы успешен на том пути, который избрал бы для себя. А чего я хотел тогда? Я долго не мог понять, чего хочется мне. Рядом всегда оказывалась мать со своим настоятельным плоским представлением прошлого века, или другие «взрослые», которые подсознательно готовили меня к тому, что мой выбор сделан за меня, что я, как и все, должен страдать, работая с утра до вечера, должен терпеть, должен зарабатывать деньги, много денег, что только ради денег я должен получить образование, получить красный диплом престижного вуза. А мне никогда не хотелось денег ради денег. Деньги должно приносить любимое дело, и их должно быть не излишне много, а достаточно на все. Я сошел с приготовленного мне пути, не пошел после диплома работать туда, где мне светил карьерный рост. Но я забыл, для чего я сделал этот шаг. То, что я устроился в такое место, где мне можно работать дома, раз в неделю приезжая в офис за зарплатой и заданием, не было простым стечением обстоятельств. Это было спланировано мной. Просто мое желание воплотилось в возможность, которая проплыла перед моим носом и которую я не упустил. Но я не начал делать то, чего хотел, не начал заниматься делом, которым хотел заниматься. И все это породило чувство какой-то безысходности, бессмысленности, даже ощущение смерти, которое не покидает меня последнее время. Особенно ощущение смерти мне непонятно: мне очень страшно о смерти думать, но, в то же время, я ее словно жду, или, скорее, опасаюсь. Возможно, это все объясняется расстроенными нервами. В таком случае становится понятно, почему мне в голову постоянно лезут какие-то страсти, мерещатся катастрофы, несчастные случаи. Я даже всерьез начал бояться конца света, что уж совсем на меня не похоже. Может быть, раньше я не воспринимал все это всерьез, не поддавался страхам и фобиям современной суетливой жизни потому, что не боялся смерти. Но тогда почему я начал испытывать этот страх? А может быть, этот страх есть не что иное, как проявление моего нереализованного желания? То есть я ведь наметил себе некоторое будущее, я очень хотел стать писателем и какое-то время я держал эту схему в голове: вот я выучился, вот устроился на работу, оставляющую мне много свободного времени на книгу, вот я работаю над первой книгой, заканчиваю ее, издаю. И вот оно, несоответствие: устроившись на работу, я забыл про книгу. Конечно, прежде чем я начал искать работу, я пересмотрел свои желания и каким-то образом старался изменить свои планы, свои представления о будущем, но это все было ненатуральное, это не являлось истинно моим желанием. Но ход воплощения моего первого плана был уже запущен, и я нашел работу с более чем частичной занятостью. Но все остальное было мной забыто. И вот мой рассудок, или моя душа, помня «программу», намекают мне на несоответствие и вызывают в моем организме все эти страхи. Моя бабушка как-то сказала мне, что депрессия бывает только у ленивых, ничего не делающих людей. А ведь даже ее слова можно использовать в подтверждение моей теории: у человека должно быть дело, занятость. И неважно, как к этому делу относиться – как к предназначению или как к обычной занятости, – но оно непременно должно быть.

А какое же место в моих планах занимала тогда любовь? По-моему, я очень долго пытался разлюбить Яну, а когда, наконец, мне это удалось, я пересмотрел свое отношение к любви и решил, что не буду больше страдать из-за девушек. Я даже хотел стать одним из тех, кого называют мачо, и влюблять в себя девушек, наслаждаться их любовью, их обожанием, оставаясь неприступным и хладнокровным. Но это скучно. Отношения имеют смысл, если они согревают. К тому же, в глубине души я всегда хранил надежду на то, что когда-нибудь я найду свою единственную, которая мне предназначена, которая поймет меня и примет, которую я смогу полюбить, но уже не болезненной, а здоровой естественной любовью. Я верил в существование той, которая «сделана» специально для меня. Опять в голове возник образ Фауста. Фауст, в конце концов, обрел знание и обрел Маргариту. Выходит, они были друг другу предназначены. Но почему они несколько лет не могли определить значимость их встречи, хотя эти годы они были так или иначе близки: сначала жили под одной крышей, потом стали любовниками, и все равно не сразу «узнали» друг друга. Очень хочется перенести их ситуацию в наше время и попробовать ее объяснить. Если предположить, что они современные герои, то что-то будет понятно. С одной стороны, Фауст, возможно, терзался сомнением, любит ли он Маргариту. Фауст сомневался во всем, даже в очевидном. А если это очевидное было прекрасным, то можно сказать с уверенностью, что Фауст обязательно усомнится в очевидности этого прекрасного. И здесь вряд ли дело в комплексе неполноценности. Просто Фауст не решил для себя важных вопросов, не выбрал, чему верить – ему нужна была непреложная Истина… Значит, это, скорее, неверие в существование счастья, которое он ассоциировал с Истиной. Сложно получается. А может, Фауста мучило чувство обреченности, потому что связь с девушкой возраста и положения Маргариты подразумевала, что они поженятся, иначе он будет преступником, обрекшим бедную девочку на страдания. Из них двоих он взрослее и, следовательно, должен был понимать, к чему ведет эта связь. А Маргарита могла спокойно позволить себе потерять голову от любви. Мысль о свадьбе вполне могла спровоцировать чувство обреченности, поскольку в голове Фауста наверняка развился и утвердился стереотип о том, что свадьба представляет собой некий финал. А финал легко может ассоциироваться в сознании или подсознании (скорее, второе) со смертью. А если взять наше время, то этот страх можно притянуть ко многим ситуациям и объяснить им то, что очень мало пар складывается «раз и на всю жизнь». Многие находят свою половинку (или единичку для пары), когда жизнь уже клонится к середине. Обычно до этого люди переживают один или два неудачных романа. А почему так происходит? Иногда виноват банальный страх, на который так горазд современный человек. Девушки, возможно, боятся не дождаться принца и утратить свою привлекательность, так никого и не встретив; мужчины, может быть, боятся потерять силу и не продолжить род (в таком случае ими руководит сложившаяся в ходе эволюции потребность к продолжению рода). А может, и теми, и другими руководит засевшая в голове «схема жизни»: учеба, диплом, свадьба, дети. А может, некоторые просто «тугодумы» по жизни и не сразу понимают, что и как делать, или как выбрать себе человека не просто для совместной жизни, а для счастливой совместной жизни. Если сравнить жизнь со школой, то найдется масса схожего. В жизни, как и в школе, есть отличники и двоечники. И, как и в школе, встречаются среди них ботаники, ученики одаренные, которым не надо прилагать усилий, у них и так все получается (такие обычно живут, что называется, без забот, у них все происходит своевременно и грамотно), есть, наоборот, менее одаренные, а есть лентяи. Ботаники чаще всего самые несчастные. Они всегда стремятся к видимости, стремятся сделать эту видимость идеальной. Им всегда важно, как их поступки оценивает тот человек, которого они привыкли радовать, а не расстраивать. Чаще всего таким человеком является мать, которая с детства втолковывала ребенку, что он у нее молодец и должен быть лучше всех. А для некоторых детей выделиться, отличиться – значит добиться внимания, получить дополнительную порцию любви. Из-за всего этого по-настоящему подходящего человека люди находят довольно поздно – в 30–35 лет. Они к этим годам взрослеют, становятся мудрее и спокойнее. Они уже кое-что знают о жизни. И, все-таки, почему влюбленные (даже «предназначенные влюбленные») встречаются так поздно? А может, они встречаются раньше, но сомнение в правильности выбора, страх и нежелание принять неизбежность трудностей не дает им быть вместе… Примером подобной ситуации становятся пары, которые распадаются, а потом, спустя какое-то время, снова сходятся. А может, Судьба дает «половинку» только тогда, когда убедится в том, что время действительно настало?..

Я посмотрел на стопку листочков на диване (это материал для пересмотра и переписывания в одну тетрадь) и сообразил, что так и не нашел список. Следующий на очереди шкафчик-тумбочка в прихожей, где когда-то стоял телефон. Из-за того что телефон стоял именно на этой тумбочке, в ней тоже копились стопки листочков с записанными номерами, адресами и именами. Список вполне мог быть там.

Спустя сорок минут я понял, что списка там нет. Самое обидное, что, пока я ковырялся в бумажках, желание позвонить Кате стало пропадать. Но отступать рано. Если решил, надо постараться еще. В делах Судьбы всегда так: надо быть настойчивым, не отступать и смело и уверенно преодолевать

все трудности.

Еще примерно через полчаса поисков заветный лист оказался, наконец, в моих руках. Ура! Но ни одной Кати в нем не было. Мой энтузиазм заметно ослабел. Если Судьба благоволит нашему с Катей союзу, все должно происходить если не быстро, четко и как по маслу, то хотя бы без лишних затрат нервных клеток и времени. Так, надо напрячь извилины и подумать, где я могу взять Катин номер. Надо вспомнить, с кем она общается в редакции. Я видел ее несколько раз с Никой (тоже из ее отдела девушка), и однажды она, как мне показалось, мило беседовала с Пашей, и, судя по интонации и вольности разговора, они явно состоят в приятельских отношениях. (Предполагать между ними более серьезные отношения я не рискнул, чтобы не прогнать необоснованными страхами свою пугливую решимость). Телефон Ники на листе был. Так, теперь надо придумать, с какой целью я прошу у нее телефон (причем мобильный) Кати. Ника довольно любопытна и к тому же болтлива, ей говорить все, как есть, не годится. Я глянул на часы: до конца рабочего дня остается час, нужно звонить. Я заметался по комнате, стараясь придумать хоть что-то правдоподобное.

– Мяу, – кот уселся прямо передо мной и смотрел на меня спокойно, по-профессорски.

– Веня, ты гений! – Кот натолкнул меня на мысль. Катя как-то предлагала мне скрестить моего Веню со своей кошкой, потому что они оба породистые (оба заграничные голубые), и у них может быть ценное потомство. Катя не вдавалась в подробности, собирается ли она торговать котятами или хочет просто еще пару кошек, но я тогда пообещал подумать и позвонить ей, если надумаю, но (трус, тряпка, размазня, идиот, потому что ежу понятно, что в данном случае не взять номер действительно глупо!) не взял номер телефона. Я схватил трубку и набрал рабочий Ники. Но мне никто не ответил. Нет, конечно, есть много мест, куда Ника могла уйти от своего рабочего стола, но все-таки если я на правильном пути, и Судьба все-таки решила дать нам с Катей шанс, то Ника должна была бы схватить трубку с первого гудка. Энтузиазм опять стал меня покидать. Я уже спокойно ходил по комнате, внутренне готовя себя к разочарованию. Я понимал, что мне стоит попробовать позвонить еще раз и, возможно, еще, но мне уже не хотелось. Я сидел и смотрел на трубку, раздумывая. Нет, надо сделать то, что наметил. Нельзя сейчас поддаваться эмоциям и так на все реагировать. Без всякого желания я снова набрал номер. После пятого гудка включился автоответчик, и я был вынужден отключиться. Настроение было на нуле. Мои радужные надежды на счастье были разбиты. Я пытался убедить себя, что это еще ничего не значит, пообещал, что если и от третьего звонка не будет никакого толку, я прекращу свои попытки, и все будет так, как было до сегодняшнего дня – без особых событий, плавно и… скучно. Чтобы не дать себе возможности передумать, я нажал кнопку быстрого набора последнего вызова и приготовился считать гудки. Но на этот раз Судьба надо мной сжалилась, и я услышал голос Ники. Даже не сообразив, что случилось, я выпалил в трубку:

– Привет, это Андрей, мне нужен номер Кати Сазановой, потому что мы договаривались с ней, что я ей позвоню, когда буду согласен спарить своего Вениамина с ее кошкой, но потерял ее номер. Продиктуй мне его, будь добра! – Ника подозрительно засопела в трубку, но ничего не спросила и просто продиктовала телефон.

Отключившись, я понял, как это все прозвучало и почему Ника засопела и воздержалась от вопросов. Я почувствовал, как покрылся румянцем. Но у меня был телефон Кати, и мне должно быть абсолютно все равно, что там подумала Ника.

Когда первая эйфория прошла, и я вновь смог здраво соображать, я понял, что теперь предстоит самый трудный, решающий шаг. В моей голове забегали мысли. То я думал, что кот и на этот раз может послужить вполне приличным предлогом для звонка, то мне хотелось избежать этого ребячества и позвонить ей просто с предложением встретиться и пообедать, то мне начинало казаться, что Катя меня отошьет, что я недостоин ее, такой красивой, такой милой. Я почувствовал, что мои руки слегка дрожат. И это у взрослого тридцатилетнего мужика! В конце концов, я сделал глубокий вдох и пообещал себе позвонить через два часа, когда она уже будет дома. Отсрочив, таким образом, то, что меня пугало, я выбил себе два часа трепетной неизвестности. Я мог представлять себе, как пройдет наш телефонный разговор, представлять, что она скажет, и придумывать остроумные ответы на все ее фразы; я мог поразмыслить над тем, с чего начать разговор, стоит ли с начала беседы взять шутливый тон или, наоборот, деловой; я мог попрактиковаться в правильном тембре голоса, мог даже подойти к зеркалу и представить, с каким лицом я буду разговаривать по телефону (я прекрасно понимаю, что по телефону меня не видно, но тембр голоса во многом зависит от выражения моего лица, позы и даже жестов). Два часа прошли, я должен был приступать к действиям. Еще какое-то время я сидел, уставившись на экран мобильного с набранным номеров, и не мог решиться нажать кнопку вызова. Часы показывали уже почти половину десятого, когда я все-таки нажал кнопку.

– Алло, – Катин голос по телефону звучал еще спокойнее и нежнее, чем в жизни.

– Катя, привет, это Андрей из редакции (я там один Андрей, поэтому фамилию называть не стал). – Сначала голос мой был хриплым, но к третьему слову я странным образом успокоился и перестал думать о том, что и как я произношу. Я сел на диван и расслабился.

– Привет, рада тебя слышать. Где ты раздобыл мой телефон? – Я чувствовал, что она улыбается.

– У Ники. Мне пришлось придумать целую историю, чтобы выманить у нее эту информацию.

– Неужели она сдала меня за историю?

– Ну, на самом деле у меня был запасной план, который включал в себя пытки раскаленным железом и хитрыми средневековыми приспособлениями, о чем я честно предупредил Нику, после чего она выбрала из двух зол меньшее и согласилась выслушать историю. – Катя расхохоталась. У нее такой добрый открытый смех. Я ведь никогда не слышал, как она смеется. – На самом деле я сказал ей, что собираюсь скрещивать своего кота с твоей кошкой.

– Очень разумная выдумка. А ты собираешься?

– Предлагаю обсудить это как-нибудь за обедом в спокойной обстановке. Как насчет субботы?

– Заманчивое предложение. Мне взять свою Джульетту, или сначала должны пообщаться сваты и обсудить детали?

– Думаю, сначала сваты. К тому же Вениамин будет занят весь субботний день – у него по программе субботнее обжорство и валяние на диване. Он не может пропустить эти важные дела. – Катя опять рассмеялась.

– Договорились, в субботу назначим деловой обед. – Мы выбрали место и распрощались. Я счастлив! Я ликую!

Вдруг вспомнился приснившийся Фауст со своими страхами и нежеланием наслаждаться моментом, и я заметил, что становлюсь в этом на него похож. В голову полезли всякие мысли: что не надо радоваться прежде времени, что нашу встречу даже свиданием можно назвать с натяжкой, что Катя могла согласиться из вежливости, а рассмеяться над сидевшей рядом подругой или племянником, который в момент нашего разговора корчил ей смешные рожицы… К черту сомнения! Если что-то не так, я об этом рано или поздно непременно узнаю, и даже если разочаруюсь или окажусь отвергнутым, то потом и расстроюсь. Сейчас я счастлив, и буду радоваться! Тут я задумался, что это тоже своего рода «замирание» момента – я не хочу глядеть в будущее, продумывая, что будет, если у нас «не сложится» или, наоборот, если все будет хорошо; не хочу оборачиваться к прошлому, вспоминая, сколько лет я жил пресно, позволяя страху и опасениям отгораживать меня от жизни; я живу настоящим и радуюсь ему, выкинув из головы мысли о возможном несчастье. Это действительно здорово! Чувство радости пробудило во мне деятеля: мне захотелось срочно сделать что-то важное, что-то масштабное, куда-то деть свою энергию, направить ее в правильное русло. Я включил телевизор, но я настолько привык относиться к нему как к фону, что он уже не мешал моим мыслям. Пришлось выключить за бесполезностью. Сел за компьютер, полез в интернет. Два раза проверил почту, прокомментировал фотографии друга в социальной сети, ознакомился с новинками в мире кино и музыки, но мне по-прежнему недоставало деятельности. Мне хотелось как-то выразить всю эту энергию, что-то создать самому, что-то спеть, что-то написать, что-то придумать. Я сел к столу и положил перед собой кипу белых листов. И просто начал писать. Ручка словно сама порхала над листами, оставляя после себя след из неразборчивых каракуль. Прошел час, потом другой, потом еще один, а я все сидел и писал. Я не задумывался над тем, что я пишу, мысли сами оформлялись в слова и предложения, я ни разу ничего не зачеркнул и не остановился перечитать, чтобы внести исправления. Когда я закончил, за окном уже рассвело, были слышны голоса школьников, идущих к первому уроку. Я только сейчас заметил, что ноги мои затекли от долгого сидения, и сладко потянулся. Я не ощущал усталости, но ощущал удовлетворение, спокойствие и довольство. Я радовался спокойной уверенной радостью. В моем сердце царила уверенность, что я понял что-то важное, нашел что-то свое, и теперь моя жизнь станет другой, она будет радостной, счастливой, наполненной смыслом. Я думал о том, что почти всю свою сознательную жизнь я мечтал о том, чтобы стать писателем, но ни разу не взял в руки ручку, чтобы что-то написать. Я думал об этом, но никогда у меня не доходило до действия. Всегда находилось что-то, что останавливало меня, разуверяло в возможности осуществить задуманное, пугало или убеждало в том, что у меня ничего не получится. Я был настоящим Маниловым, который никогда не воплотит в жизнь ни одну из своих идей. Но мечты и реальность – это разные миры, и надо научиться их пересекать. Я посмотрел на листы перед собой. Их было много. Первый лист начинался словами:

«Дневник.»

Март, 18…года???

Вот все, что я помню о сегодняшнем дне (записано по той причине, что я сам еще хорошенько не верю в реальность произошедшего, но постараюсь сохранить на бумаге все, что мне пришлось пережить сегодня или, быть может, кажется, что я это пережил):

Вспышка. Яркий свет возник из ниоткуда и осветил пространство вокруг меня, осветил меня самого, просветил меня насквозь. На мгновение я перестал понимать, где я, казалось, даже забыл, кто я; меня словно поместили в безвременье, хаос, в котором нет ничего и который сам есть ничто. И вдруг другой свет, свет солнца, яркого «живого» солнца заставил меня зажмуриться. Ветер, легкий, едва ощутимый ветер, пахнул мне, казалось, в самое сердце, как будто вновь зажигая жизнь в моей груди. Жизнь. Это странное уже почти забытое ощущение жизни, ощущение ощущений, завладело всем моим телом. Я вздрогнул. Наконец, я открыл глаза. Посмотрел на свои руки. Они словно появлялись из воздуха, обретая плоть здесь и сейчас. Я беспорядочно перебирал пальцами, с каждой секундой все отчетливее чувствуя каждую клеточку тканей своих кистей. Мои ступни ощутили твердость земли под собой. Сердце неистово забилось от резкого осознания жизни, осознания возможности ее, – ощущение, которое я не надеялся больше испытать. Я чувствовал, я видел, я осязал – я жил!..»